И зал взорвался.
Это выражение лица Кайзера и тон, которым было произнесено согласие, не укрылись от окружающих. Шум, гам, эмоциональная болтовня.
Максим поднял руку, призывая к тишине. И когда люди утихли, он начал «раздавать слонов», то есть назначать временно исполняющих на руководящие посты в магистраты возрождённой империи. Не все. Но ключевые, чтобы всё зашевелилось.
Имел ли он на это право? Спорный вопрос. На первый взгляд – дичь: ведь Максим был гвардейским полковником одной из воюющих держав. Но это на первый взгляд.
Как происходило низложение королевства? Меншиков декларировал это действо, после чего обратился за подтверждением к суверену этого государства. И после того как тот всё подтвердил перед огромным скоплением народа, обратился к монарху Великой державы за признанием этого акта международной политики. То есть фактически выступил в роли распорядителя.
Мог ли он так поступать? Конечно, мог, хотя это и выглядело фарсом. Более того, был немаловажный момент с его личным международным положением. После того как он захватил в плен Виктора Эммануэля и декларировал от его имени выход Италии из войны на стороне Центральных держав с переходом на сторону Антанты, той пришлось спешно и срочно подтверждать его полномочия. Чтобы не терять момент. Ведь проволочка могла позволить австро-венгерским войскам отойти с границы. Поэтому, декларируя низложение королевства Италия, Максим фактически говорил устами особо уполномоченного от всех стран Антанты для проведения переговоров с этим королевством.
Что же до постов, которые он так лихо раздавал, то тут всё ещё проще. У новообразованного государства не было ни правовой системы, ни суверена, поэтому вступал в силу фактор социального договора. То есть если большинство согласно с предложением или не может возразить, то так оно и будет. Впрочем, рисковать и проверять на практике эту теорию Максим не стал, назначая на командные посты в ключевых магистратах тех, кто и так по факту обладал реальной властью в этом направлении. Он ведь не зря заезжал в госпитали. Слушал, спрашивал, «мотал на ус». Ведь заигрывать с возрождением империи он решил ещё в Мюнхене и времени для поверхностного изучения вопроса у него хватало.
Бенедикта XV он также не забыл, назначив Верховным понтификом Римской империи. Выборы же монарха предложил отложить до конца войны, через всенародный референдум…
А журналисты-то записывали. Тщательно и кропотливо. И это было хорошо, потому что уже через два-три часа вся Италия будет знать о том, что произошло. Примет ли она эти преобразования? Неизвестно. Но шуму будет до небес. И просто так это уже будет не остановить. Многие свяжут возрождение Римской империи с легитимацией претензий на австрийские земли. Это несложно. Да и король был весьма непопулярен в народе.
И тут кашлянул Бенито, привлекая к себе внимание. Он стоял рядом, и он тоже хотел должность в магистрате. А Максим его «забыл».
– Ах да, чуть не забыл! – нарочито наигранно хлопнул себя по лбу Меншиков. – Друзья, осталось наградить настоящего героя Италии. Человека, который при приближении неприятеля побежал к нему, дабы предложить свои услуги, предавая присягу, данную перед лицом Господа Бога. Человека, который, увлечённый собственными сиюминутными интересами, предал свою Родину, свой народ, свою партию и своего короля. Человека, который срывал подготовку Рима к обороне. Человека, который указал, куда бежал его король. Человека, который, поддавшись примитивной лести, отринул ценности своей партии. Человека, который ради своих амбиций и жажды власти возжелал положить на кровавый алтарь весь свой народ…
И чем больше говорил Максим, тем большая тишина устанавливалась в зале. Когда же он замолчал – показалось, что только напряжённое дыхание толпы людей и биение их сердец – единственный источник хоть какого-то звука. Где-то в зале пустили газы, что оказалось отчётливо слышно в этот момент.
– Да, вы правы, – произнёс Меншиков и, плавным движением развернувшись к дуче, выхватил пистолет и направил ствол Бенито прямо промеж глаз. – Вот ваша награда, друг мой, – сказал он и выстрелил.
И тело дуче упало навзничь, как подкошенное, обрызгав кровью кого-то из его ближайших спутников. Пару раз дёрнулось и затихло. Спокойным и уверенным движением Максим убрал пистолет в кобуру и повернулся к Папе.
– Вы чем-то обеспокоены? – поведя бровью, спросил наш герой.
– Боже! Вы убили человека… В храме…
Немного подумав, наш герой, вновь достав пистолет, протянул его побледневшему как полотно Бенедикту. Рукояткой вперёд.
– Вы – Верховный Патриарх Римской империи. Вы – Папа Римский, первый и самый славный среди епископов Пентархии. Вы – олицетворение гласа Всевышнего. Судите меня. Если я не прав. Если я ошибся. Если я виновен. Вынесите свой приговор и приведите его в исполнение. Ибо сказано – не суди, да не судим будешь. Я вынес свой приговор и привёл его в исполнение. Если я не прав – осудите меня. Если я ошибся – казните меня.
Пауза. Долгая и вязкая. Бенедикт даже не попытался протянуться к пистолету. Он с каким-то обречённым видом смотрел то на пистолет, то на труп Муссолини, вокруг которого потихоньку расплывалась кровавая лужа. Потом он закрыл лицо руками. Потёр его. Помассировал виски. И, тяжело вздохнув, произнёс:
– Уберите пистолет. Вы правы. Он изменник, предатель и мерзавец, что баламутил народ. Одного не пойму – зачем его было убивать здесь? В храме?
– Виноват. Готов понести наказание, – спокойным, уверенным тоном произнёс Максим, убирая пистолет.
– Наказание?
– Епитимья, обет, – пожал плечами Меншиков. – Я готов искупить своё прегрешение.
– Даже не знаю, – покачав головой, ответил растерянный Бенедикт. Отправлять боевого командира молиться и каяться было глупо. Сажать на строгий пост – безумно. Но как его ещё наказать? Обязать паломничество в Иерусалим? Не к месту. Нужно что-то, что будет неприятно, сложно, но обыденно и реально. Иначе какой смысл в обете? Ношу надо давать по силам, чтобы не дискредитировать идею. – Вы курите? – принюхавшись, поинтересовался Бенедикт. – Да, вы курите, – повторил он уже утвердительным тоном. – Вот вам и наказание. Дайте обет, что более никогда не вдохнёте табачного дыма по доброй воле.
– Клянусь, – приложив руку к сердцу, ответил Меншиков, с трудом сдержав улыбку.
Он боролся с курением у подчинённых, а сам с зимы начал себе позволять. И много. Но это мелочи. Главное – табачный диктатор. Ведь грех убийства в храме ему по сути отпустили за «понюшку табака». Ну, не понюшку, а покурку, но роли принципиальной это не играло. Смешно. Ему было смешно. Бенедикт заметил эти эмоции, тщательно сдерживаемые нашим героем, но вида не подал. И вернулся как ни в чём не бывало к торжественной части, благословив и освятив возрождение древних и славных традиций. Осторожно переступив при этом через труп Муссолини, который выглядел своего рода жертвой для освящения нового важного дела.
А потом был банкет. Стихийный.
Максим довольно скоро
