– Подождите минутку.
Манинью подсвечивает трамвайную станцию Боа-Виста, закрытую и опечатанную, но здесь есть кое-что, не вошедшее в официальные хроники. У подножия стены мерцает полукруг биоламп: красных, зеленых, золотых. Среди них виднеются дешевые печатные фигурки – стоят криво-косо, лежат или покачиваются на неустойчивом основании.
– Минутку, пожалуйста, – повторяет Алексия и, оторвавшись от эскорта, приседает перед биолампами. Хайдер к ней присоединяется. К стене прикреплены на присосках иконы: пожилые женщины в белом, со множеством бус, похожие на старых байянок. Майн-ди-санту, преподобные матери, Сестры Владык Сего Часа, расположились вокруг искаженного треугольника портретов. Двое мужчин и женщина в центре; пустое место там, где был еще один портрет; следы от присосок липкие. Сама икона лежит лицом вниз среди подношений. Алексия касается каждого снимка по очереди. Это Рафа. Золотой сын. Улыбчивый, популярный, но Алексия видит в его глазах демонов. А это Карлиньос, боец. Он красив. Алексия сожалеет, что никогда с ним не встретится. А вот это… Смуглая женщина с резкими чертами лица, темные волосы с радиационной сединой, прямой царственный взгляд: Адриана Корта, конечно. Железная Рука, которая построила империю на реголите. Она бы не наняла бандитов, чтобы те покарали ублюдков, искалечивших ее любимого брата. Она сама ковала оружие и вершила собственный суд.
Нет нужды переворачивать упавший портрет лицом вверх. Она знает, кто на нем изображен. Железная Рука, очаровашка, боец. Предатель. Ты еще не все видел, Жуан-ди-Деус.
– Сеньора Корта, надо идти.
– Да, конечно.
Она сжимает руку Хайдера. Он бросает на нее взгляд, и Алексия тотчас сожалеет об этом жесте: если бы мальчик слишком сильно испугался от неожиданности, мог бы подавиться смертью, спрятанной во рту.
«Мы почти на месте», – говорит она по их частному каналу.
«Маккензи Гелиум» присвоила полкилометра проспекта с выходящими на него офисами. Их эмблема – неоновая, высотой в три уровня. Усиленная охрана. Рекрутов-сантиньюс можно опознать по беглым взглядам, выражающим угрызения совести и надежду.
– Прошу прощения, сеньора Корта, но дальше вам нельзя.
Она кивает Хайдеру. Они этого ждали, но теперь он испугался.
– Ступай, Хайдер. Все будет хорошо.
Ей предлагают присесть, улыбчивые сотрудники «Маккензи Гелиум» в аккуратных униформах приносят чай. Хоссам Эль Ибраши легко касается руки Хайдера и уводит его через раздвижные двери.
* * *Комната белая, яркая, обита искусственной кожей цвета слоновой кости. Окон нет. Хайдер моргает от жесткого света. Робсон – призрак в белых шортах и майке без рукавов. Его кожа и волосы резко выделяются на белом-белом окружающем фоне.
– Я оставлю вас одних, – говорит Хоссам Эль Ибраши. – Пять минут.
Дверь закрывается. И вот настала часть, которую нельзя отработать, но которая должна пройти правильно. Сейчас их дружба пройдет проверку на острие но-
жа. Робсон должен все понять и принять без шепота и дрожи. Это будет главный трюк.
– Привет.
– Ола.
Хайдер обнимает Робсона. Тот по-прежнему ощущается как мешок костей и тросов. Притягивает его ближе.
Сейчас.
Поцелуй. Прямо в губы. Хайдер языком толкает первую смерть в рот Робсону. Быстрее, быстрее, пожалуйста, поспеши. Камеры наблюдают. ИИ сканируют происходящее вдоль и поперек на частных частотах. Квантовые процессоры готовы действовать, ломая шифрование как череп младенца. Робсон колеблется, а потом Хайдер чувствует, как его тело расслабляется. Робсон открывает рот. Хайдер смыкает пальцы у него за спиной, поворачивает голову, чтобы сделать поцелуй более глубоким, долгим и страстным. Смерть за смертью он передает флаконы с ядом в рот Робсону.
– Ты в порядке, в порядке, я так счастлив, – бормочет Хайдер, все еще прижимаясь к другу. Это для прикрытия, и все же он испытывает чистейшее нервное облегчение. – С тобой все хорошо? Они хорошо с тобой обращаются? Еда тут нормальная? А гулять разрешают? Вагнер просил передать, что он тебя любит, – ему не разрешили приехать. Ты знаешь о том, что… случилось?
Робсон мрачно кивает. Его глаза широко распахнуты.
– Со мной все в п-порядке.
Заметит ли ИИ перемену в его голосе? Прочитают ли машины, что скрывается за неловкостью? Или Хайдер все выдумывает?
– Хочешь орчаты? – спрашивает Робсон. – У меня есть кухня. Ну, что-то вроде.
Разговор не клеится. Слова тяжелы как свинец. Грубы и неудобны. Хайдер пьет орчату. Она такая, как ему нравится. Он распахивает глаза, наблюдая, как Робсон делает глоток. Ничего. Хладнокровен и сосредоточен, будто совершает прыжок с зацепом с резервуара для воды на пятом уровне. Умно, очень умно. Он пьет орчату – значит, у него во рту ничего нет. Они забывают, что Робсон знает толк и в фокусах, и в отвлекающих маневрах.
– Тут есть спортзал, хочешь посмотреть? – говорит Робсон. У него в тюрьме в Жуан-ди-Деусе больше комнат, чем в целых секторах Теофила. – Я, типа, должен тренироваться. – Робсон показывает Хайдеру гантели, беговую дорожку, степпер и поворотный тренажер. – Тут много всякого, чтобы поработать над моим задом. – Он умолкает. Хмурится. – Извини. Мне в туалет. С’час вернусь.
Именно сейчас он их перепрячет. Изо рта в другое укромное место. Не в туалете – там, конечно, все обыщут. Наверное, в заднице. Робсон может все сделать так, что, даже если там есть камеры – а Хайдер не сомневается, что Брайс Маккензи на такое способен, – никто ничего не увидит.
– Извини. Такое уже бывало. Вода тут… странная.
Дверь открывается.
– Прошу прощения, но тебе пора, – говорит Хоссам Эль Ибраши.
– Поцелуй меня еще раз, – говорит Робсон. Ну, конечно. Поцелуй закрепляет трюк. «Спасибо», – беззвучно говорит Робсон и целует Хайдера. Тот отвечает, тоже беззвучно: «Вагнер говорит, ты не один». Готово. Робсон берет лицо Хайдера в ладони. Большие глаза, веснушки. Сердце Хайдера
