А все остальное время окружающий мир штормило от неуверенности. Я метался между заседаниями с морскими офицерами, прибрежным патрулированием и собраниями для поддержания боевого духа населения, испытывая тревогу, которой ни с кем не мог поделиться. Что ждет нас после турнира на звание Первого Наездника и Дворцового дня? Прольют ли новопитианцы кровавые реки на головы жителей Каллиполиса?
Каждую секунду я размышлял о том, как будет разумнее поступить – сражаться или капитулировать. И чего нам будет стоить то или другое решение. И каждый раз приходил к тому же выводу, что так безапелляционно озвучил Атрей в своем кабинете в день нападения: компромисс невозможен. На это не согласятся ни новопитианцы, ни Атрей.
И все же меня не переставали терзать сомнения.
Был ли у меня хоть один шанс предотвратить насилие, не обагрив руки кровью, и не сожалеть об этом, как я сожалел о произошедшем на острове Голодный Валун?
ЭнниВсе свободное время я проводила на арене, растворяясь в возбуждающем азарте тренировок. Внутри у меня все вибрировало от напряжения и нарастающего нетерпения. Все в моей жизни отошло на второй план, и я полностью сосредоточилась на достижении главной цели. Меня не покидало ощущение, что то, к чему я так стремилась, совсем близко. Победа ждала впереди. И моя смелость и решимость крепли с каждой секундой, заставляя стремиться к финишной прямой и не думать о поражении.
Мы с Пауэром тренировались ежедневно после занятий. Казалось, что мы с Аэлой забыли обо всем, чему нас прежде учил Горан. Теперь я училась управлять Аэлой не с помощью стремян и поводьев, а полагаясь на безмолвные импульсы, возникающие между нами. Эти мгновения абсолютного доверия между мной и другим живым существом переполняли меня удивительной силой, но за ними следовало опустошение и ощущение собственной уязвимости. И после мне было непросто отличить воспоминания Аэлы от своих собственных.
Время шло, и хотя наша связь крепла, я не могла по собственной воле вызывать всплеск эмоций. Я по-прежнему нуждалась в обидных провокациях со стороны Пауэра. В начале каждой тренировки нам приходилось проходить через мучительный ритуал, во время которого мы с Пауэром возвращались к воспоминаниям о моем прошлом. И хотя перелива эмоций можно было добиться и приятными воспоминаниями, это не помогало нам получить желаемый результат. По требованию Пауэра я рассказывала о своем неудачном посещении Холбина, о письме из Министерства Пропаганды перед турниром Четвертого Ордена, а затем мне пришлось вспоминать о первых годах обучения в рядах стражников. Обо всем, что происходило до того, как Ли сообщил о поведении Горана Атрею.
У Пауэра был свой взгляд на эти воспоминания.
– А помнишь, – говорил он, – как Горан отменял тренировки, не давая попрактиковаться простолюдинкам и обычным девушкам, а затем унижал тебя за то, что у тебя ничего не получается? Я всегда был в восторге от этого…
– Помнишь тот случай, когда я заставил дракона Дака укусить его за ногу? Вероятно, это было главное событие нашего первого курса. Несмотря на то что потом Кор и Ли здорово отлупили меня. Дак еще долго хромал после этого…
– А помнишь, как Горан частенько заставлял тебя убирать драконий помет? Интересно, почему он это делал?
Пауэр радостно улыбнулся, струйки пота стекали по его лбу, и, казалось, он уже знал ответ на этот вопрос. Но я ответила, как всегда, ненавидя его в такие моменты, отчаянно желая заполучить недоступный всплеск эмоций:
– Он говорил, что я убираюсь лучше всех.
– И он был прав, – заметил Пауэр. И этих слов было достаточно, чтобы моя ярость вырвалась наружу.
И хотя после наших тренировок меня переполнял гнев на Пауэра, заставлявшего меня вспоминать то, о чем хотелось забыть, к этому гневу примешивалось и чувство триумфа. Потому что впервые в жизни старые раны сослужили мне хорошую службу. Мы делили ярость на двоих с Аэлой, и в такие мгновения мне казалось, что мы непобедимы. А значит, воспоминания о моей былой слабости были полезны и теперь уже никогда не смогут мне причинить прежнюю боль.
И наконец настал день, когда Пауэр спросил:
– Хочешь попробовать вернуться в самое начало?
Его слова застигли меня врасплох.
– Что?
– Ты знаешь. Вспомнить о своей семье, о том, что произошло с ними. Мне это всегда помогало.
Изумленный взгляд, вероятно, выдал мое замешательство, потому что он нетерпеливо добавил:
– Я говорю не о своей приемной семье. А о настоящей. Когда отец бросил мою беременную мать умирать в богадельне, а меня взяли к себе люди, у которых она убиралась.
– О!
Пауэр впервые заговорил о своем прошлом, которое Дора разоблачила во время Лицейского бала, но сейчас он вел себя так, словно это было нечто, о чем я всегда знала. Он нарочито весело улыбнулся и провел пятерней по своим влажным волосам, блестевшим от пота под палящими лучами солнца.
– Я всегда думал, что тебя тоже переполняет злоба, – сказал он.
Аэла фыркнула, уткнувшись носом мне в бок, и я почесала ее под колючим подбородком. Я задумалась, пытаясь отыскать в себе чувства, которые описывал Пауэр. И хотя я еще помнила о гневе и о боли, но эти ощущения притупились.
– Но это не так, – заметил Пауэр, глядя на меня.
Я пожала плечами.
– Это было очень давно, – ответила я. – Просто все уже… прошло.
Произнеся эти слова, я почувствовала странное ощущение свободы и пустоты одновременно. Все прошло. Возможно, я так и не смогла обрести покой, но со временем боль притупилась. Она стала настолько слабой, что не могла заставить меня подчинить себе эмоции Аэлы.
На лице Пауэра застыло странное выражение. Его обычное презрение вперемешку с завистью или даже горечью.
– Тебе повезло, – сказал он.
Но по его тону я поняла, что он думает иначе.
Час спустя, когда тренировка закончилась и я, обессиленная, молча возвращалась из пещеры драконов-аврелианцев в Обитель, до меня донесся приглушенный шум. Звуки доносились из гнезда Пэллора, фонари внутри были зажжены. Я прислушалась и различила девичье хихиканье, обрывки тихих фраз, шумное дыхание. А у стены пещеры стояли, обнявшись, Ли и Крисса.
Я замерла, глядя, как он прижимает ее к себе, одной рукой поглаживая ее бедро, обтянутое плотной кожей огнеупорного костюма. Другой рукой он придерживал ее запрокинутую голову, целуя ее в шею. Как и во время спарринга, в его движениях ощущалась неторопливая плавность и одновременно сдержанность человека, который привык все держать под контролем.
У меня пересохло во рту, и я обратилась в бегство, чувствуя, как мои щеки пылают от стыда.
А затем, оставшись наедине с собой, я осознала, что все, что я испытывала – стремление оказаться рядом с ним, ощутить
