Камминс не торопился с ответом. Разумеется, он во многом действовал, опираясь на данные разведки, – ибо так поступал еще Иисус Навин во дни Иерихона. Но вопрос Мэйсона означал также и утверждение – он своих источников не выдаст. Ибо сам Камминс поступил бы так же.
Но это было не важно.
Эпес угадал: прямая военная агрессия вызовет восстание не только в Хевроне, но и в других городах Галаада. И все филистимляне на берегу будут уничтожены. И, как человек истово верующий, Джон Камминс должен был это одобрить. И одобрил бы, если б замысел претворялся в жизнь каким-то иным образом. И если бы замысел не принадлежал Эпесу.
– Бомбардировка города повлечет за собой большие жертвы, – может быть, все-таки эти люди не ведают, что творят.
– Именно потому она и нужна. Иначе народ Галаада не поднимется. Так рассуждают гидеониты. Впрочем, сдается, вы все еще мне не верите. Потому я и отозвал вас с войны – чтобы вы имели возможность проверить эти сведения лично. Вы говорили, что готовы согласиться с Эпесом по части его отношения к чужеземцам? Что ж, у вас будет возможность решить, чью сторону принять.
Позже он будет снова задавать себе вопрос, – хотя не дело воина предаваться излишним размышлениям, – решился бы он на то, что сделал, если бы замысел восстания принадлежал не Эпесу, не Соррифосину Простизагреху Эпесу. Потому что так же не дело воина руководствоваться в своих решениях личными пристрастиями, а в том, что касалось Эпеса, Камминс был пристрастен.
Ненависть, пожалуй, слишком громкое слово. Скорее, он испытывал к духовному наставнику гидеонитов глубокую личную неприязнь. Не потому, что тот был преступником против властей предержащих. Здесь Камминс вполне мог сохранять беспристрастность. И не потому, что наставник во праведности сам был недостаточно праведен. Даже враги признавали, что в своих обыкновениях Эпес был безупречен. Пожалуй, в этом и было дело. За всю воинскую жизнь Камминс убедился, что переизбыток добродетели столь же опасен, как недостаток. Гидеониты считали нынешнюю власть греховной и растленной, себя же – ревнителями истинной чистоты Завета. И Эпес ратовал за чистоту более всего. Он выступал не только за изгнание и уничтожение чужеземцев. Того же он требовал в отношении краснокожих, сих моавитян и мадианитян Нового Света. Особенную ярость вызывали у него смешанные браки. Их он считал мерзостью перед Господом и призывал добрых граждан уподобиться Финеесу, сыну Елеазара, что пронзил во чрево Зимри из колена Симеонова, возлегшего вместе с мадианитянкой, каковая распущенность вызвала гнев Господень. Также требовал Эпес, чтоб потомки сих богомерзких союзов были лишены всех гражданских прав. А это вызывало недовольство даже в рядах гидеонитов, ибо в Галааде слишком многие не могли бы назвать свою кровь абсолютно чистой. Среди первых поселенцев женщин было мало, и основатели страны поневоле брали в жены дщерей Моава и Мадиама. И уж совсем негоже стало считать такие союзы греховными, когда среди краснокожих распространилась истинная вера и они сами стали называть своих противников сынами Моава и Эдома.
Однако Камминс должен был признаться себе: причина того, что проповеди Эпеса вызывали у него неприятие, была даже не в нарушении буквы и духа Писания. А они были нарушены, ибо всякому памятно, что бабкою царя Давида была Руфь-моавитянка, всем сердцем принявшая слово Божие. Но всю жизнь провоевавший с краснокожими – и крещеными, и язычниками – Джон Камминс хорошо узнал их обычаи и до некоторой степени сроднился с ними. Нет, он не мог сказать, что стал похож на врага. Но он знал, что таких врагов следует уважать, а тех из них, кто стал друзьями, – ценить. Вот почему призывы Эпеса не находили отклика в его душе.
Но это было еще до разговора с генеральным судьей.
Поскольку Мэйсон отказался назвать свои источники, Камминс, безусловно, намерен был сам выяснить все подробности готовящейся диверсии. Будучи не склонен верить на слово никому, и представителям власти в особенности, – генерал все же полагал, что если судья и сказал не всю правду, то в главном не солгал. Именно потому, что замысел исходил от человека абсолютной нравственной чистоты и полностью далекого от войны. Военные – если они действительно военные, а не прикрываются этим именем, – всегда учитывают число жертв и на своей стороне стараются свести их к минимуму. Так считал Камминс. Но духовные вожди ради высокой цели готовы на все и не пожалеют никого.
И убедить их в том, что они не правы, не представляется возможным. Ибо цели их действительно высоки, а намерения чисты. Так что выход только один – предугадать и предупредить их действия. И недостаточно обеспечить русское консульство подобающей охраной. Кстати, если об этом станет известно, это только подогреет рвение сторонников преподобного. А ведь среди них есть люди и более яростно настроенные. Джереми Сеттл, например. Он молод, пылок и не зря заслужил от соратников прозвище Пламенный. Если он прознает о том, что правительственные силы собираются помешать замыслам гидеонитов, это может сподвигнуть его на более чем решительные действия.
О том, какими могут быть эти действия, генерал Камминс догадывался. Он воевал не только с индейцами, и образ мыслей гидеонитов понимал немногим хуже. Теперь оставалось проверить эти догадки.
Библейская школа в Нью-Бетлехеме находилась под патронатом Джедедии Уайтинга, одного из самых почтенных столичных коммерсантов. Располагалась она на высоком речном берегу, рядом с пристанью. Как считалось – для удобства тех, кто прибывает по Иордану из отдаленных селений для того, чтобы изучать слово Божие. Недоброжелатели – а таковые есть и у самых добродетельных людей – объясняли это тем, что Уайтинг превратил подвалы школы в филиал своего торгового склада, и отсюда перегружаются на барки тюки и бочки с товаром, поскольку Джедедия Уайтинг продавал первоклассный табак, а также виски. И уж совсем тихо передавались слухи о том, что все эти сложности заведены для того, чтобы в случае облавы по реке могли уйти те, кто в этой школе тайком собирается.
Все три объяснения были правильными. Ибо гидеониты сурово порицали употребление крепких напитков, а вовсе не торговлю ими. И Уайтинг, в своем быту не употреблявший даже имбирного пива, принадлежал если не к вождям гидеонитов, то к верным их последователям.
Он не мог не сознавать, что, предоставляя возможность гонимым братьям собираться в Библейской школе, он подвергает опасности и свою жизнь, и, что важнее, свой бизнес. Но если б Уайтинг отказал им – было бы еще хуже. Братья Гидеоновы не терпели в своей среде ни предательства, ни непослушания. Поэтому оставалось только соблюдать все меры предосторожности. Благо,
