На ободке крышки мигает зеленая лампочка. Крышка отскакивает на пару дюймов, как на пружинке. Уэлч осторожно поднимает ее, отвернув лицо в сторону.
Я не вижу, что внутри. Вижу только, что складка на лбу Джулии становится глубже, а Уэлч, сгорбившись, закрывает лицо руками.
– Что там? – спрашивает Карсон.
Никто не отвечает, и я подхожу ближе. Внутри ящика – наполнитель из черного поролона. А в гнезде в самом центре уютно устроился маленький хромированный контейнер размером с кулак. Он похож на миниатюрную копию кислородного баллона, какие можно увидеть в больнице, только вентиль опечатан ярко-красной лентой, проштампованной все тем же символом с крышки.
Внутри меня что-то съеживается, и я тяжело сглатываю слюну, когда во рту резко пересыхает.
– Не понимаю. – Карсон заглядывает в ящик из-за моего плеча; щеки у нее такие бледные, что я начинаю за нее беспокоиться. – Что это?
Джулия не сводит глаз с Уэлч.
– Может, лекарство?
– Сомневаюсь, – говорю я. Будь это лекарство, разве они бы нам не сказали? Разве не приплыли бы сами?
– А как же еда? – спрашивает Карсон уже громче. – Где…
Джулия перебивает ее:
– Еды нет, не видишь?
Уэлч трясется всем телом, и до меня доносится придушенный всхлип, вырвавшийся из ее груди и изорванный холодным ветром.
– Запасы почти кончились. – Карсон выступает у меня из-за спины. – Что нам делать?
И прежде чем я успеваю ее остановить, она берет Уэлч за плечо.
Уэлч вскакивает и резко поворачивается, отбрасывая руку Карсон. Она пятится от нас так быстро, что я опасаюсь, как бы она не свалилась в воду.
– Не надо, – говорит она.
– Простите. – У Карсон дрожит подбородок. – Я не хотела…
– Вы понимаете? – Уэлч смотрит на нас с Джулией, и, когда ветер сдувает с ее лица прядь волос, я вижу, что по ее подбородку стекает кровь от прокушенной губы.
Джулия непринужденно улыбается.
– Конечно.
Я знаю этот тон и без труда распознаю блеф. Она пытается не допустить паники, но держит руку в кармане, рядом с пистолетом.
– Нет, не понимаете. Это… – Голос Уэлч надламывается, становится низким и хриплым. – Это конец. Конец еде, конец нам, конец всему. Они больше не вернутся.
– Не говорите глупостей, они вернутся. – Джулия подходит ближе к Уэлч, протягивая ей руку. Она говорит материнским тоном, терпеливо и сдержанно, потому что кто-то должен сохранять спокойствие, а мы все – дети, которым пришлось повзрослеть полтора года назад.
– Только не после того, что случилось вчера, – говорит Уэлч. – Кто-то нарушил карантин.
За шумом в ушах я почти не слышу воя ветра. Вот и всё. Она знает, она знает, и сейчас ее револьвер окажется у моего виска.
Думаю, я бы сделала это снова. Только чтобы убедиться, что Байетт жива.
– Кто? – спрашивает Джулия. Удивленно распахнув глаза, она замирает на полпути к Уэлч. Я затаиваю дыхание. – Кто это сделал?
– Я не знаю, – говорит Уэлч, и мои вены заполняются облегчением. – Но это неважно. – Ветер сдувает слезы с ее мокрого лица, а к подбородку прилипла длинная ниточка слюны. – Позиция Кэмп-Нэша всегда была четкой. Степень риска слишком высока. Один промах – и все закончится.
Один промах. Мы с Риз, мы – причина, по которой на причале пусто. Из-за нас нет ни еды, ни лекарств – ничего. Мои щеки пылают от стыда, и я прячу подбородок под воротник.
– Они не могут просто пропасть, – говорит Джулия.
Уэлч качает головой.
– Этот контейнер… Это конец. Его содержимое предназначено для того, чтобы нас убить.
Нет. Нет, она ошибается. Они бы не стали так поступать. Они сказали, что помогут. Они обещали.
– Откуда вы знаете? – спрашивает Джулия. Карсон начинает оседать на меня, и я, отогнав нарастающую панику, нащупываю ее локоть и ободряюще сжимаю.
Уэлч кивает на ящик:
– Символ.
Я бросаю на контейнер быстрый взгляд. Мне страшно смотреть на него слишком долго.
– Вы можете ошибаться. – Джулия старается сдерживаться, но не способна скрыть вызова в голосе.
– Нет, я не ошибаюсь. – Уэлч вытирает струящиеся по щекам слезы. – Они попытались, понятно? Сделали что могли, а теперь решили поставить точку. Как бы я ни старалась, я не могу вас защитить.
Защитить нас от чего? От токс? От того, что в ящике? Я смотрю на Джулию, но она пребывает в такой же растерянности, и на лице у нее проступает тот же ужас, который нарастает во мне. Самим нам с этим не справиться. Но единственная, кто мог бы нам помочь, это Уэлч.
Она смеется нервно, с надрывом.
– Что ж, на моих руках уже есть кровь. Они хотели проводить эксперименты с едой, а я не позволяла. Они хотели проводить испытания на вас, а я не позволяла и поплатилась за это. Я поплатилась; я совершала ошибки и отправляла вас на смерть.
Еда… Так вот почему мы выбрасывали половину в воду?
– Подождите, – говорю я. В моей голове роятся вопросы, но я не успеваю задать ни одного: ее лихорадочный взгляд обращается на меня.
– Гетти, – говорит она. – Не доверяй им, поняла? Помни об этом. ЦКЗ, флот…
– Погодите! – перебиваю я, и мне нетрудно сделать вид, что все в порядке, потому что я не понимаю, что именно не так. – Мой папа тоже во флоте. Там служат хорошие люди. – Неважно, верю я в это или нет, неважно, что мистер Харкер показал мне, во что может превратиться хороший человек и что отец может сделать с дочерью. – Они нам помогут. Еще не все потеряно.
– Твой папа? – Она вздыхает. В этом вздохе звучит жалость, но еще больше – нетерпение. – Гетти, милая, твой папа думает, что ты умерла.
– Что?
Она лжет. Я подавлю приступ дурноты. Она сказала не доверять флоту, а сама вчера тащила по лесу тело Моны. Это ей нельзя доверять.
– Я вам не верю.
– Все вы, – говорит Уэлч. – Ваши семьи, ваши соседи. Вы не понимаете. Для них все кончилось давным-давно.
