В боксе тишина, напряжение такое густое, что можно резать ножом.
– Ничего не хочешь спросить? – осторожно уточняет Мори.
– Ну да, ты-то обо мне все знаешь! – Рика фыркает, закатив глаза, отворачивается, как обиженный ребенок.
Мори молча следует ее примеру. Скоро они об этом пожалеют, но у меня нет желания ни злорадствовать, ни подсказывать. Когда пройдут тест и я передам Бет капельницу, нужно лечь спать. И молиться, чтобы я никому не понадобился до завтра.
– В тринадцати, – говорит Рика, едва взглянув на включившийся экран. Усмехнувшись, добавляет: – Выиграл девять.
Мори хмурится – ответить на вопрос «в скольких делах Эмори выступал государственным обвинителем» можно, только если внимательно следить за этими делами. Он, конечно, не станет спрашивать кузину, откуда ей все известно, но запомнит и, может быть, расслабится хоть немного. Они следили друг за другом одновременно, разница только в способах.
Его собственный вопрос, впрочем, еще интересней и не про факты.
– Чтобы не видеть меня, – ровно отвечает Мори. После короткой паузы добавляет: – И всю семью.
Медлю, но засчитываю ответ. Без уточнения было бы правильней, но отметить ошибку сейчас – значит совершенно их запутать.
Любимая музыка Мори не изменилась со старшей школы, прозвище придумала сама Рика, так что она отвечает бегло. Мори тоже говорит уверенно:
– Ей нравится запах дыма.
Ошибка. Рика ежится, трет пятку. Ее кузен удивленно оглядывается, вчитывается в вопрос. Лицо меняется так, словно он хочет хлопнуть себя по лбу. Курить она начала не по этой причине.
– Социальное давление, – исправляется Мори. Поясняет: – «Хорошие девочки не курят». Значит, Рика должна была начать.
Они стоят спиной друг к другу, словно каждый говорит с посторонним, а второй подслушивает сплетни о себе. Рика криво ухмыляется, читая: «Подводил ли Эмори когда-нибудь кого-нибудь?»
– Да, – хмыкает, – меня. А в смысле опозданий или не сделанного дела – нет конечно, он же пай-мальчик!
Столько яда, что можно отравиться самой и отравить кузена.
Мори вздыхает глубоко, перечитывая вопрос «Почему у Эрики нет друзей?». Он стал осторожней, но отвечает почти без колебаний:
– Она сама держит людей на расстоянии. Тот, кто пытается сблизиться, тут же становится мишенью для подначек и болезненных уколов. Никто не выдерживает.
Кроме самого Мори. Я улыбаюсь, а он меняется в лице, читая следующий вопрос. Говорит резко:
– Это не имеет значения. – Поднимает голову к камере. – Ты знаешь, что я знаю. Но это неважно.
Отмечаю ошибку. Рика оборачивается сердито, изображает пантомимой: «Прекрати корчить из себя паладина».
– Недостаток эмпатии. Нарциссическое расстройство. Психопатия.
Верно, в детстве ей ставили именно такие диагнозы как основные, и еще букет менее распространенных. Сейчас можно сказать, что это было чушью… Или, если знать о Рике чуть больше, чем она показывает случайным знакомым, не сказать.
Наверное, это не оправдывает родителей, при любом неповиновении таскавших ребенка по врачам. Кто знает, может, без этой толстой стопки навешанных ярлыков Рика не оказалась бы здесь… А может, у них тоже была бы скользкая дорога, дождь и тонкий лед.
Любовь – не розовые очки. Но и не требование быть идеальной дочерью.
Мигает монитор. Рика сначала смотрит на него недоверчиво, потом, сжав кулаки, разворачивается к прозрачной перегородке. Я ждал, что с этим вопросом будут проблемы.
«Почему Эмори следил за тобой?»
– Потому что контрол-фрик и идиот!
У Мори каменеет лицо, но он даже не вздыхает от удара, только глаза блестят ярче. Укоризненно смотрит через стекло, Рика отвечает свирепым взглядом:
– Блин, я-то откуда знаю?!
Вместо подсказки он только поправляет очки, отворачивается, якобы полностью сосредоточенный на своем вопросе. Рику это наверняка бесит – будто он считает ее дурой, которая не может догадаться о чем-то очевидном. На самом деле тут помогла бы разве что телепатия, Мори сам не может дать однозначный ответ, хотя истина очевидна любому, кто смотрит на эту пару со стороны. Но изнутри в нее невозможно поверить – каждый из них боится этой правды, вкладывая в нее слишком многое.
– Она училась, – тихо говорит Мори, в самом деле пытаясь думать о своей части теста. – Но не практиковалась очень давно. Сейчас скорее нет, чем да.
«Умеет ли Эрика играть на пианино», простой вопрос. Как ослабла уверенность Мори. А ведь сначала отвечал так, словно видит кузину насквозь. Ошибки сделали свое дело. Это правильно.
– Эй, Мэри, – недовольно окликает Рика, – если будешь делать вид, что мои вопросы тебя не касаются, застрянем тут навеки!
Он чуть склоняет голову, прикрывает глаза, пережидая боль от удара током. Оборачивается к прозрачной перегородке.
– Я… – Едва заметная пауза, мгновение он смотрит Рике в глаза, но тут же отводит взгляд. – Я боялся за тебя. Боялся, что с тобой что-нибудь случится, а я буду далеко и не смогу помочь. Ты ведь вечно лезла в мясорубку, чтобы посмотреть, как она устроена.
Рика рывком отворачивается, успевая до того, как я отмечу подсказку. Стискивает зубы, втягивает носом воздух, но молчит. Похоже, у нее настолько же высокий болевой порог, как и у Мори.
«Чего боится Эрика?» Мори задумывается, рука тянется к нижней губе, теребит, ища сухие корочки. Привычка, которая говорит об Эмори больше, чем он догадывается, иначе давно бы отучился от нее. Признается:
– Я не знаю.
Настолько тихо, что система даже не засчитывает это как вариант ответа. Зато Рика все слышит, оглядывается, вскидывает брови. На лице написано: «Ты? Не знаешь? Да ладно!» Но Мори не оборачивается и не видит этой пантомимы.
Предпоследний вопрос у Рики элементарный – историю о друге детства, погибшем в аварии, и виновнике происшествия, отделавшемся минимальным наказанием, она знает. Именно после этого Мори впервые всерьез пошел против воли родственников – выбрал работу прокурора, а не адвоката.
Мори все еще колеблется. Рика смотрит насмешливо, но пока не подсказывает. Ждет, чтобы кузен попросил?
Но он не просит. Упорство Рики – часть маски, созданной в пику родным. Мори, пошедший в армию просто потому, что считал это правильным, упрям от рождения. Его маска – мягкость, пушистое одеяло, которое можно бить и пинать вечно… Только одному человеку. Другие быстро натыкаются на лист стали под пушистым покровом.
– Я знаю, с чем моя сестра сражается изо всех сил, – тихо говорит Мори. – Из этого я могу сделать вывод о страхе. – Поднимает взгляд к камере, я вижу, как он напряжен, как твердеет лицо и расширены зрачки. Он боится сделать больно своим ответом, так же как боялся отвечать на вопрос о диагнозе. В тот раз он ошибался, Рика давно привыкла жить со своим детством. Сейчас оснований для страха больше. – Она всегда боролась с любыми попытками на нее повлиять. Она боится быть слабой. Потерять себя за чужими представлениями о том, какой она должна быть.
Рика щурится, ей наверняка хочется сказать, что она
