Удача покинула нас на тридцать первом корабле. Стоило нам шагнуть с красной дорожки на его нос, я понял: дела плохи. Тут и там прохлаждались, разбредаясь по компаниям, отдыхающие от работы наемники. Они болтали, ели, сидели, уткнувшись в свои телефоны. Мы все чаще удостаивались косых недоуменных взглядов.
Пайпер заметно напряглась – значит, и она почуяла неладное. Но не успел я сказать: «О нет, Пайпер, мы, похоже, забрались в плавучие бараки Калигулы и скоро умрем», – как она устремилась вперед, видимо, решив, что бежать назад будет столь же опасно.
Она ошиблась.
Добравшись до кормы, мы попали прямо на волейбольный матч между циклопами и смертными. В нише, заполненной песком, полдюжины волосатых циклопов в купальных шортах сражались с таким же количеством не менее волосатых смертных в брюках-карго. Вкруг игровой площадки другие наемники жарили стейки на гриле, смеялись, точили ножи и хвастались друг перед другом татуировками.
У гриля стояли два «шкафа» со стрижкой ежиком и татуировками со словом «МАМА» на груди. Они заметили нас и замерли.
– Эй!
Волейбольный матч остановился. Все, кто был на палубе, повернулись и уставились на нас.
Пайпер сняла шлем:
– Аполлон, подыграй мне!
Я испугался, что она решила взять пример с Мэг и атаковать. В этом случае «подыграть» ей означало быть разорванным на куски потными руками бывших вояк, а это не входило в список моих заветных желаний.
Но вместо этого Пайпер запела.
Не знаю, чему я удивился больше: тому, что у нее оказался очень красивый голос, или тому, какую песню она выбрала.
Я тут же ее узнал – «Жизнь-иллюзия» Джо Уолша. Я мало что помнил о 1980-х, но эта песня врезалась мне в память. Она появилась в 1981-м на заре существования телеканала MTV. А какие отпадные клипы я спродюсировал для «Блонди» и «The The Go-Go’s»! Сколько же лака для волос мы использовали, сколько спандекса леопардовой расцветки пошло на наши костюмы!
Наемники слушали Пайпер и не понимали, как поступить. Убить нас? Или подождать, пока она закончит? Не каждый день тебе поют песни Джо Уолша посреди волейбольного матча. Думаю, они не могли определиться, что в такой ситуации предписывает этикет.
Пропев пару строк, Пайпер выразительно посмотрела на меня: мол, может, поможешь?
А, так она имела в виду подыграть ей на укулеле!
Вне себя от радости, я выхватил инструмент и начал играть. Но, честно говоря, голосу Пайпер не нужен был аккомпанемент. Каждое слово, вылетавшее из ее уст, было наполнено страстью и искренностью, это была мощная волна эмоций – нечто большее, чем проникновенное выступление или чары.
Она шла сквозь толпу и пела о собственной жизни, которая оказалась иллюзией. Она проживала песню. В ее голосе звучали боль и печаль, превращающие энергичную песенку Уолша в невеселую исповедь. Она пела о том, как ей пришлось продираться сквозь стены непонимания, справляться с сюрпризами, которые природа подкидывала ей, о том, как другие зачастую неверно судили о ней[50].
Слова остались прежними. И все-таки в каждой строчке я слышал историю Пайпер: переживания обделенного вниманием ребенка звезды; смешанные чувства, возникшие в ее душе, когда она узнала, что ее мать – Афродита; и самое болезненное – осознание, что она больше не хочет быть девушкой Джейсона Грейса, парня, которого считала любовью всей жизни. Я понял далеко не все, но сила ее голоса была невероятно велика. Мой укулеле вторил ей. Аккорды стали более звучными, рифы – более эмоциональными. Каждая моя нота была преисполнена сочувствием к Пайпер Маклин, моя музыка подчеркивала то, о чем она пела.
Стражники стали рассеянными. Кто-то сел, обхватив голову руками. Кто-то смотрел в одну точку, не обращая внимания на подгорающее на гриле мясо.
Никто не остановил нас, когда мы направились к трапу. Никто не бросился в погоню, когда мы перебрались на тридцать второй корабль. И только когда мы наполовину прошли его, Пайпер закончила песню и привалилась к стене. Глаза у нее покраснели, взгляд стал пустым – слишком много переживаний ей пришлось оживить в душе.
– Пайпер? – я изумленно посмотрел на нее. – Как ты…
– Сначала обувь, – прохрипела Пайпер. – Позже поговорим.
И она на заплетающихся ногах пошла вперед.
28
Аполлон одетый
Аполлоном, одетым в…
Не. Депресняк
Наемники не стали нас преследовать. Да и как это было возможно? После такого выступления даже самые бессердечные воины не смогли бы броситься в погоню. Скорее всего, после нашего ухода они рыдали друг у друга на плече или искали по всему кораблю салфетки.
Мы приближались к сороковой яхте. Порой нам приходилось прятаться, но чаще всего экипаж не проявлял к нам интереса. Калигула вселял страх в своих слуг, но страх – это еще не преданность. Никто нас ни о чем не спрашивал.
На корабле номер сорок у Пайпер подкосились ноги, и она упала. Я бросился ей на помощь, но она меня оттолкнула.
– Все хорошо, – пробормотала она.
– Да что же тут хорошего?! – возмутился я. – У тебя наверняка сотрясение. Тебе пришлось использовать сильные музыкальные чары. Нужно хоть минутку отдохнуть.
– У нас нет минутки!
Мне это было отлично известно. Где-то позади над гаванью то и дело грохотали выстрелы. В ночном небе пронзительно кричали стриксы. Друзья пытались выиграть нам время, и терять его было нельзя.
А еще сегодня было новолуние. Что бы ни решил Калигула сделать с Лагерем Юпитера на севере, это происходило уже сейчас. Оставалось лишь надеяться, что Лео добрался до римских полубогов и они смогут дать отпор наступающим силам зла. Было невыносимо сознавать, что помочь им мы ничем не можем. И я знал, что каждое мгновение у нас на счету.
– Так и есть, и у меня нет времени разбираться с твоим телом, если ты умрешь или впадешь в кому! – ответил я Пайпер. – Так что ты сядешь и отдохнешь. Давай только найдем местечко поукромней.
Пайпер была слишком слаба, чтобы сопротивляться. В нынешнем состоянии она бы вряд ли сумела заворожить даже полицейского, чтобы избежать штрафа за парковку в неположенном месте. Я втащил ее во внутреннее помещение сорокового корабля, который оказался плавучим гардеробом Калигулы.
Мы прошли несколько комнат, забитых одеждой: костюмами, тогами, доспехами, платьями (почему бы и нет?) и карнавальными нарядами. Можно было одеться кем угодно – от Аполлона до панды (и снова: почему бы и нет?).
Мне жутко захотелось нарядиться Аполлоном и упиться жалостью к себе, но пришлось бы слишком долго обмазываться золотой краской. Почему все смертные думают, что я золотой? То есть, конечно, такое возможно, но блеск золота отвлекал бы внимание от моей потрясающей природной красоты. Поправка: от
