– Ты-ы…
– Я – карлик Фросин. Мерзкий, смешной, хилый, уродливый карлик Фросин!
– Ты говорил, что скроешься, но я не мог предположить…
– Манавидан взыскал с меня долг этой ночью: велел мне дать поймать Друста с королевой. Скажи мне, Марх, сильно ли я навредил тебе в ночь Самайна?
Вместо ответа вороной конь преклонил колено перед нелепым, отвратительным карлой.
– Вот я и говорю, – хмыкнул Фросин, – теперь все священные свиньи будут хрюкать над Манавиданом. И не-свиньи тоже!
Вихрь разбушевавшегося чародейства стихал.
Белый конь с его всадницей скрылись в самом сердце Аннуина – в лесу Муррей. Свора, которая сделала свое дело, исчезла, обратившись в туман.
Мирддин, которому сейчас было не до ужимок Фросина, бил босыми пятками по бокам свиньи, ведя Марха кратчайшим путем обратно в мир людей.
– Почему ты помогаешь мне? – спросил человеческий король Аннуина.
– Ты держишь пути открытыми, – ответил Владыка Дорог. – Срази тебя Гвин – со мной будет что-то похожее на смерть человека от голода.
– Чем я могу отблагодарить тебя?
– Подари мне эту свинью.
– Но она уже твоя..?
– Ай, – заголосил Фросин (тут уж именно Фросин). – Путаем подарок с подачкой! Путаем предателя с дарителем!
– Прости. Конечно, я рад подарить тебе ее. Я, Марх, сын Рианнон, король Корнуолла и Аннуина, дарую Ми…
– Фросину!
– …Фросину свинью из священного стада.
Эти возвышенные речи ничуть не мешали обоим мчаться во весь опор.
– Всё. Отсюда дорога прямая, дальше сам.
– Спасибо.
– Я останусь здесь. Если проедет Гвин – пошлю его… охо-хонюшки, куды ж я его пошлю…
– Спасибо.
– Расспасибкался! Давай отсюда со всех четырех, увалень копытный! Сам спит на ходу, а бедному старому Фросину потом хитрить-плутовать, гада-Гвина морочить!
Марх не счел нужными дальнейшие любезности и поскакал прочь.
Фросин слез со свиньи, достал откуда-то немалых размеров нож (как такой клинок скрывался в лохмотьях карлика – было невозможно понять).
– Ну что, хрюшка? Чем чародейство чаще, тем чуднее жить хрюшке? Неистощима щедрость священной свиньи, только редко люди режут любимую…
С этими словами он откромсал от свиньи Аннуина изрядный окорок. Кровь не потекла, да и свинья, кажется, ничего не имела против. Даже наоборот.
– Могуча магия, – удовлетворенно заявил Фросин и вгрызся зубами в кусок мяса.
Светало. Фросин пировал подаренной свиньей, когда вдали заслышался стук копыт.
– Бедный бледный белый бес убежал, бедняга, в лес… – пробормотал карлик с набитым ртом. – Долго по лесу он бегал, репой с редькой пообедал… И зачем нам два белых коня в одну ночь? Нешто мы в заморские тавлеи играем? Ох, белые начинают и проигрывают…
Подо всю эту несуразицу на дороге появился Гвин. Действительно – белый и бледный.
– Эй, карлик! – крикнул он. – Здесь был Марх? Куда он поскакал?
– Столько следов… – закашлялся Фросин. – И слепой славно выследил бы…
Гвин закружил на месте и умчался в самом неверном направлении, а Фросин, устроившись у дороги, продолжил отрезать от своей хрюшки куски мяса, приговаривая:
– Веч-веч-ветчина! Почему – «ветчина»? Не вечна ветчина… да и короток окорок…
Свинья довольно повизгивала, будто ее гладили меж ушек, а не кромсали ножом заживо.
ЗДЕСЬ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ ВЕТВЬ ИЗМЕНЫВетвь чар
Эссилт, дочь Ангеррана
Шаг за
Волчьи лапы мягко ступали по снегу. Снег был легкий и совершенно сухой, так что следов почти не оставалось. А те, что были, – кто их теперь разберет? То ли волк прошел, то ли нет.
Да и крупны слишком эти следы для волка.
Впрочем, никто бы и не стал здесь выслеживать. В этом лесу не было никаких иных охотников, кроме самого волка и его стаи.
Поэтому лесной охотник шел со спокойной неспешностью, присущей хозяевам – или очень давним друзьям хозяев.
Его следы осыпались сухим снегом, и сам волк казался частью этого белого безмолвия: он был седым.
Над лесом медленно вставало рыжее зимнее солнце. Золотистые блики побежали по мягким изгибам сугробов, по инею на ветках деревьев – и вместе с ним огонь пробежал по жилам Седого. Он снова услышал призыв.
«Мой могучий. Мой неутомимый. Я хочу запустить пальцы в твою длинную шерсть. Я хочу ощутить тепло твоего тела…»
Седой, не торопясь, шел навстречу этому зову. Он не бежал, взвизгивая от счастья, как щенок, не достигший и полудюжины веков, – да и не стала бы она звать сейчас щенка. Огромный седой волк не собирался подчиняться ее воле – но не придти вообще означало бы незаслуженно обидеть ее. Да он и сам соскучился.
Над тропой нависли, сплетясь кронами, два дерева. На них почти не было снега, но иней высеребрил их так, что они казались волшебным творением мастеров-сидхи, ажурной аркой искуснейшей работы. Входом во дворец.
Седой знал, что они – не казались. Они и были именно этим.
На миг ему захотелось сменить облик, шагнуть из зимнего леса в замок, на двух ногах помчаться не по сыпучим сугробам, а по мрамору полов – туда, в залу, где она смеется, окруженная своей свитой… На миг.
Волк продолжил свой путь.
«Мой Седой. Мой могучий. Приди ко мне…»
Но и лес вокруг него стал иным. Морозный воздух дрожал от сотен заклятий, медленно распускавшихся, будто незримые листья и цветы на деревьях с серебряной корой. Чарами вымощена дорога, могуществом волшебства скован невидимый свод над лесом.
Седой шел сквозь ледяные узоры воздуха.
Всё больше хотелось сменить обличье. Там, в замке, – смех и песни, там девы-сидхи изощряются в сложнейших танцах, там играют арфы, струнами которым служит морозный зимний воздух, там… там сейчас властвует ее муж, и вся магия Аннуина и мира людей в эти дни покорна ему так, как покорны струны арфы пальцам лучшего из музыкантов.
В этом ли было дело, или Седой просто не хотел тратить силы перед новой охотой – он не спрашивал себя. Он просто решил, что придет к ней – но лишь в лесу.
Там, где она спит.
…двери были невидимы. Морозный воздух дрожал, сплетаясь в бесконечно сложный живой узор. Голубые и золотые искры вспыхивали в нем.
Седой толкнул двери лапой и вышел на поляну, где спала она.
Ее укутывали мягчайшие белые снега… или меха? Распущенные волосы разметались по сугробам, их покрывал иней, так что она казалась почти такой же беловолосой, как он. Она тихо дышала во сне, ее полуоткрытые губы иногда повторяли его имя.
Волк подошел к ней, потерся носом о нежную щеку.
Она, не просыпаясь, обвила руками его шею, притягивая к себе огромного могучего зверя.
Он отвечал, жарко выдохнув ей в лицо:
– Спи, моя королева. Спи до весны. Весной я разбужу тебя.
…В причудливом танце сошлись Рогатый Король и Владычица Земли. Как искусная мастерица ткет узорное полотно, так они сплетали не рисунок движений, но свою силу, отчего всё, что полно чарами в Аннуине, наливалось и силой жизни, а всё, что полно жизнью в мире людей, наливалось и магией.
– Седой не придет? – спросил Рогатый Король.
– В это
