Начало светать. Я почувствовала, как дышит Янина, что примостилась возле моей спины. Йонас сидел на чемодане. Он кивнул мне. Я взглянула на маму. Она крепко спала, положив руки на чемодан.
— Она назвала его Николаем, — начал Йонас.
— Что? — не поняла я.
Йонас принялся ходить возле меня.
— Крецкого. Ты слышала? Вечером она назвала его Николаем.
— Его так зовут? — спросила я.
— То-то же. Я этого не знал. А она откуда знает? — нервно проговорил Йонас. — Зачем он с нами попёрся? — Йонас пнул ногой землю.
Пришли энкавэдэшники — принесли хлеб и несколько вёдер с грибной юшкой. Мы разбудили маму и стали искать в сумках чашку или миску.
— Они кормят нас, кормят, — говорил Повторитель. — Мы в Америке каждый день будем есть до отвала. Каждый день.
— Почему они дают нам еду? — спросила я.
— Чтобы мы работали, — ответил Йонас.
— Всё съешьте, ни крошки не оставьте! — говорила нам мама.
После еды охранники начали собирать людей в группы. Мама внимательно прислушивалась, а после слабо рассмеялась:
— Мы идём в баню. Можно будет помыться!
Нас погнали в деревянную баню. Мамина поступь стала крепче. Возле ворот группу поделили на мужчин и женщин.
— Жди нас, — велела мама Йонасу.
Нам сказали снять одежду и отдать её сибирякам на входе. От скромности не осталось и следа. Женщины быстро разделись. Они хотели помыться. Я, сомневаясь, опустила голову.
— Лина, быстрее!
Мне не хотелось, чтобы меня касались, глазели на меня. Я скрестила руки на груди.
Мама о чём-то спросила одного из сибиряков.
— Он говорит, что нам следует торопиться, потому что здесь все останавливаются и едут дальше. Сегодня ещё много людей привезут. Говорит, что латыши, эстонцы и украинцы уже проехали, — сказала мама. — Всё хорошо, милая, всё правда хорошо.
Мужчины на входе, кажется, ни на кого не глазели. С чего бы это? Наши иссохшиеся тела были практически бесполыми. У меня несколько месяцев не шли месячные. Никакой женственности я в себе не чувствовала. Более соблазнительно для этих мужчин выглядел бы кусок свинины или кружка пенного пива.
После душа нас всех с вещами посадили в грузовик и провезли несколько километров по лесу, к берегу Ангары.
— Почему мы здесь? — спросил Йонас.
По берегу были разбросаны большие деревянные сараи. А под лесом стояло огромное здание НКВД.
— Дальше мы поплывём по воде. Разве вы не видите? Мы направляемся в Америку, в Америку! — говорил Повторитель. — Поплывём Ангарой, потом Леной, а затем морем к Берингову проливу.
— Но ведь это несколько месяцев в пути, — заметил господин, который накручивал часы.
Америка? Как мы можем оставить папу в красноярской тюрьме? Как я буду передавать ему рисунки? А война? Что если другие страны станут союзниками Сталина? Я вспомнила лицо Андрюса, когда он говорил, что мы в списке. И что-то в нём подсказывало мне, что везут нас вовсе не в Америку.
66
Баржи задерживались. Мы ждали на каменистых берегах Ангары больше недели. Нас кормили ячневой кашей. Я не могла понять, почему нас кормят не только хлебом. Не от доброты же. Для чего-то мы им нужны сильнее, но зачем? Мы грелись, словно на каникулах. Я рисовала для папы и писала письма Андрюсу каждый день. Рисовала на маленьких бумажках, чтобы не так бросалось в глаза, и прятала в «Домби и сына». Какая-то эстонка заметила, что я рисую, и подарила мне ещё бумаги.
Мы таскали брёвна, но только для костра на ночь. Сидели возле огня, который приятно потрескивал, и пели литовские песни. Лесом катилось эхо — люди из-за Балтики пели о своей родине. Двоих женщин отправили поездом в Черемхов, чтобы помогли довезти до лагеря запасы для НКВД, и они отослали наши письма.
— Пожалуйста, не могли бы вы взять вот это в Черемхов и передать с кем-нибудь? — Я дала одной из женщин дощечку.
— Какая красота! Ты такие бесподобные цветы нарисовала. У меня дома во дворе рута цвела… — вздохнула она и посмотрела на меня. — Твой отец в Красноярске?
Я кивнула.
— Лина, пожалуйста, не питай больших надежд — Красноярск отсюда очень далеко, — сказала мама.
Как-то, погревшись на солнышке, мы с мамой зашли в Ангару. Бегали в воде и смеялись. Мокрая одежда прилипла к телу.
— Прикройтесь! — озираясь, сказал Йонас.
— Что ты хочешь сказать? — спросила мама, одёргивая мокрую ткань.
— Они на вас смотрят. — Йонас кивнул в сторону энкавэдэшников.
— Йонас, им это неинтересно. Ну взгляни на нас. Мы не так уж и роскошно выглядим, — сказала мама, выжимая из волос воду.
Я скрестила руки на груди.
— Ну, госпожа Арвидас их ведь заинтересовала! А может, ты ему интересна, — сказал Йонас.
Мама опустила руки.
— Это ты о ком? О ком?
— О Николае, — сказал Йонас.
— Крецком? — переспросила я. — А что такое?
— А ты у мамы спроси, — ответил Йонас.
— Йонас, перестань. Мы никакого Николая не знаем, — сказала мама.
Я взглянула ей в лицо.
— А почему ты называла его Николаем? Откуда ты знаешь его имя?
Мама посмотрела на меня, потом на Йонаса.
— Спросила, как его зовут, — ответила она.
У меня внутри всё просто оборвалось. Что, Йонас прав?
— Но, мама, он ведь чудовище! — сказала я, вытирая воду со шрама на лбу.
Мама подошла ближе, выкручивая юбку.
— Мы не знаем, какой он.
Я фыркнула:
— Да он…
Мама схватила меня за руку так, что боль отдалась в плечо, и процедила сквозь зубы:
— Мы не знаем. Слышишь? Мы не знаем, какой он. Он парень. Он просто мальчишка. — Она отпустила мою руку. — И я с ним не сплю, — резко бросила она Йонасу. — Как ты мог такое подумать!
— Мама!.. — запнулся Йонас.
Она пошла прочь, а я так и осталась стоять, растирая руку.
Йонас стоял, остолбенев от маминых слов.
67
Несколько недель баржи ползли на север по Ангаре. Потом мы сошли на берег, и несколько дней нас везли густым лесом в кузовах чёрных машин. Кое-где лежали огромные поваленные деревья — в ствол такого могла бы въехать наша машина. Людей не было видно. Нас окружал тёмный, непроходимый лес. Куда нас везут? Днём мы жарились на солнце, а ночью мёрзли. Волдыри зажили. Мы ели всё, что нам давали, и тешились тем, что нас не заставляют работать.
Машины прибыли в Усть-Кут на Лене. И снова мы ждали на барже. Берег Лены был в мелкой
