Мой русский становился лучше. Но до Йонаса мне всё равно было далеко.
Спустя две недели приплыли баржи, и энкавэдэшники снова завели нас на них. Мы поплыли на север, отплыли от Усть-Кута и оставили позади Киренск.
— На север плывём, — отметил Йонас. — Может, и правда в Америку?
— Что, без папы? — спросила я.
Йонас смотрел в воду. Он ничего не сказал.
Повторитель только и говорил, что об Америке. Он пытался нарисовать карту Соединённых Штатов, говорил обо всём, что слышал от родственников и знакомых. Ему было нужно в это верить.
— В Америке есть замечательные университеты, в так называемой Новой Англии. А ещё, говорят, Нью-Йорк — очень модный и современный город, — сказала Йоанна.
— Кто говорит, что Нью-Йорк модный? — спросила я.
— Мои родители.
— А что они знают об Америке?
— У мамы там дядя, — ответила Йоанна.
— А я думала, вся семья твоей тёти в Германии, — сказала я.
— Судя по всему, родственник там у неё есть. Он ей письма пишет. Из Пенсильвании.
— Хм. А мне Америка не очень нравится. Им искусства не хватает. Ни одного хорошего художника американского не знаю.
— Ты меня лучше не рисуй! — сказал Лысый. — Мне своих портретов не нужно.
— Да я, вообще-то, уже заканчиваю, — сказала я, затеняя его конопатые щёки.
— Порви! — требовал он.
— Нет, — ответила я. — Но не волнуйтесь, я никому не покажу.
— Не покажешь, если понимаешь: так будет лучше.
Я взглянула на портрет. У меня получилась его оттопыренная губа и постоянно недовольное выражение. А на лице он не был некрасивым. Глубокие морщины на лбу придавали ему капризный вид.
— За что вас вывезли? — спросила я. — Вы говорите, что просто марки собирали. Но зачем человека депортировать за коллекционирование марок?
— Не суй носа не в свои дела, — сказал он.
— Где ваша семья? — не отступала я.
— Говорю же — это не твоё дело! — пробурчал он, подняв палец. — А если у тебя хоть немного мозгов имеется, то ты будешь прятать свои рисунки так, чтобы их никто и никогда не увидел, слышишь?
Рядом села Янина.
— Известной художницей ты не будешь! — сказал Лысый.
— Нет, будет! — ответила Янина.
— Нет, не будет. А знаешь почему? Потому что она не мёртвая. Хотя надежда какая-никакая есть. Америка, тоже мне!
Нахмурившись, я посмотрела на него.
— Моя кукла мертва, — сказала Янина.
68
Мы приблизились к Якутску.
— Вот теперь увидим. Увидим, — нетерпеливо говорил Повторитель. — Если выйдем здесь, то не поедем в Америку. Не поедем.
— А куда тогда? — спросил Йонас.
— На Колыму[8], — ответил Лысый. — В те лагеря, а может, и в Магадан.
— Ни в какой Магадан мы не едем, — сказала мама. — Прекратите такие разговоры, господин Сталас.
— Не на Колыму, нет, не на Колыму, — сказал Повторитель.
Баржи замедлили ход. Мы останавливались.
— Нет, не нужно, пожалуйста, — шептал Йонас.
Госпожа Римас заплакала:
— Я не могу быть в заключении так далеко от мужа!
Янина потянула меня за рукав.
— Ляля говорит, что мы не едем на Колыму.
— Что? — удивилась я.
— Говорит, что мы не туда. — Она пожала плечами.
Мы собрались над бортом. Кое-кто из энкавэдэшников сошёл на берег, Крецкий тоже. У него был рюкзак. Там их встретил какой-то командир. Мы наблюдали, как им дают инструкции.
— Взгляни, — сказал Йонас. — Энкавэдэшники что-то грузят на баржу.
— Так мы здесь не сходим? — спросила я.
Вдруг на берегу заговорили громче. Крецкий спорил с командиром. Я поняла, что тот говорит. Он приказывал Крецкому возвращаться на баржу.
— Крецкий хочет остаться там, — заметил Йонас.
— Вот и хорошо, пусть остаётся, — отозвалась я.
Крецкий махал руками, что-то доказывал, но командир показывал ему на баржу.
Мама вздохнула и посмотрела вниз. Крецкий пошёл назад к барже. Его не отпустили. Он плывёт с нами, куда бы мы ни направлялись.
Пассажиры радостно закричали и бросились обниматься — баржа отчалила от Якутска.
Прошла неделя, но бодрость духа сохранялась. Люди пели на палубе. Кто-то играл на аккордеоне. В толпу, расталкивая людей, влетел Крецкий.
— Вы что, сдурели все?! Так радуетесь, будто вас в Америку везут. Придурки! — закричал он.
Веселье стихло, люди принялись шептаться.
— Америка, Америка? — тихо произносил Повторитель.
Так куда же нас везут? Уже август. По мере продвижения на север холодало — словно сейчас был октябрь. Леса вокруг Лены редели.
— Мы пересекли Северный круг, — объявил господин с часами.
— Что? — встревожился Йонас. — Как так? Куда это нас завезли?
— Всё правильно, — сказал Повторитель. — Мы плывём к устью Лены, а там уже пересядем на большие пароходы к Америке. Пароходы.
Баржи останавливались за Северным кругом в Булуни. Мы смотрели, как большие группы людей сгоняли с баржи и просто оставляли на пустынном берегу, а мы отчаливали. И плыли дальше.
В конце августа мы доплыли до устья Лены. Температура опустилась почти до ноля. Ледяные волны моря Лаптевых били в борта баржи, пока она швартовалась.
— Давай! — закричали охранники и принялись толкать нас прикладами.
— Они нас сейчас потопят, — сказал Лысый. — Они нас сюда привезли, чтобы утопить и избавиться от нас!
— Господи милостивый, нет! — сказала госпожа Римас.
Энкавэдэшники прислонили к борту доску. Толкали детей, чтобы те скорее шли по доске и кричали на них.
— А куда спешить? — удивилась мама. — Здесь ведь ничего нет.
Она оказалась права. На этих берегах не было ни души, ни кустика, ни деревца — просто голая земля, берег и бесконечная вода. Вокруг нас были только тундра и море Лаптевых. Порывистый ветер бросал песок в рот, в глаза. Я прижала к себе чемодан и оглянулась по сторонам. Энкавэдэшники пошли к двум кирпичным зданиям. Где мы все здесь разместимся? На барже приплыло больше трёхсот человек.
Крецкий спорил с кем-то из охраны, повторял, что должен вернуться в Якутск. Нас остановил энкавэдэшник с сальными волосами
