Энкавэдэшники отправили нас таскать брёвна из моря Лаптевых. Нам нужно было рубить их и сушить на дрова. Однако предназначались дрова не нам. Мы сидели в юрте возле пустой печки. У меня перед глазами всплывала картина, как дома мы собирали со стола тарелки, стряхивая то, что на них оставалось, в мусорное ведро. Я слышала, как Йонас говорил: «Но мама, я не голоден», — когда ему велели доесть. Не голоден. Когда в последний раз мы были не голодны?
— Мне холодно, — сказала Янина.
— Ну так принеси дров! — буркнул Лысый.
— А откуда? — спросила она.
— Можешь украсть. Возле здания НКВД, — ответил он. — Другие там берут.
— Не отправляйте её воровать. Я сейчас что-то найду, — сказала я.
— Я с тобой, — отозвался Йонас.
— Мама? — Я ожидала, что она будет против.
— Гм? — выдохнула она.
— Мы с Йонасом сходим за дровами.
— Хорошо, милая, — ласково сказала мама.
— С мамой всё хорошо? — спросила я у Йонаса, когда мы вышли из юрты.
— Какая-то она слабая и растерянная.
Я остановилась:
— Йонас, ты видел, чтобы мама ела?
— Вроде да.
— Вот подумай. Мы видели, как она что-то откусывает, но она всё время даёт хлеб нам, — сказала я. — И вчера дала нам хлеб со словами, что ей за таскание брёвен дали дополнительный паёк.
— Ты думаешь, она отдаёт свою еду нам?
— Да, по крайней мере какую-то часть, — сказала я.
Мама морит себя голодом, чтобы прокормить нас.
Завывал ветер, мы шли к зданию НКВД. Каждый вдох обжигал горло. Солнца не было. Полярная ночь уже началась. Пустой пейзаж луна разрисовывала разными оттенками серого и голубого. Повторитель всё говорил, что нам нужно пережить первую зиму. Мама с ним соглашалась. Если первую зиму перезимуем, то выживем.
Нужно дожить до конца полярной ночи и увидеть возвращение солнца.
— Тебе холодно? — спросил Йонас.
— Ужасно. — Ветер проходил сквозь одежду и словно хватал за кожу.
— Хочешь моё пальто? — спросил он. — Наверное, тебе подойдёт.
Я взглянула на брата. То пальто, что мама для него выменяла, было ему на вырост.
— Нет, ведь тогда ты замёрзнешь. Но спасибо!
— Вилкасы! — позвал Крецкий, одетый в длинную шерстяную шинель и с холщовой торбой в руке. — Что вы здесь делаете?
— Ищем, не вынесло ли чего на берег, что можно использовать как дрова, — ответил Йонас. — Вы такого не видели?
Крецкий засомневался, после чего, засунув руку в торбу, бросил нам под ноги полено. И не успели мы его рассмотреть, как он пошёл прочь.
В ту ночь, двадцать шестого сентября, пришла первая снежная буря.
Продолжалась она два дня. Ветер и снег завывали и пролетали в щели стен. У меня продрогли колени и бёдра. Они болели и пульсировали так, что трудно было пошевелиться. Мы прижимались друг к другу, чтобы согреться. К нам подсел Повторитель. У него изо рта плохо пахло.
— Ты ел рыбу? — спросил его Лысый.
— Рыбу? Да, немного рыбы съел.
— А нам почему не принёс? — спросил Лысый.
Другие тоже начали кричать на Повторителя, что он эгоист.
— Я украл. Там немного было. Совсем немного.
— Ляля не любит рыбу, — прошептала Янина.
Я взглянула на неё. Она чесала голову.
— Зудит? — спросила я.
Она кивнула. Вши. Теперь у нас будет их полная юрта — это только вопрос времени.
Мы по очереди прокладывали дорожку в снегу, чтобы ходить за хлебом. Я набрала много снега, чтобы растапливать и пить. Йонас следил, чтобы мама съедала весь свой паёк и пила воду. В туалет мы ходили на улицу, но когда буря совсем разгулялась, не было другого выбора, кроме как сидеть на ведре в юрте. Тот, кто сидел, учтиво отворачивался — хотя кое-кто утверждал, что сзади вид ещё хуже.
73
Когда буря закончилась, энкавэдэшники стали кричать, чтобы мы работали дальше. Мы вышли из своей землянки. Хоть и было темно, от белого снега пейзаж стал ярче. Однако мы только это и видели — повсюду сплошная серость. Энкавэдэшники велели нам катить и рубить на дрова брёвна. Мы с Йонасом прошли мимо совсем засыпанной снегом юрты.
— Нет! — рыдала женщина на улице. На её окровавленных пальцах были сорваны ногти.
— Вот глупые! Сделали дверь, которая открывается наружу. Снег пошёл — и попали в ловушку. Слабаки — не смогли дверь ни открыть, ни сорвать! — смеялся Иванов, хлопая себя по бёдрам. — Четыре трупа! Вот тупые свиньи, — сказал он другому охраннику.
Йонас так и стоял с открытым ртом.
— На что смотрим? — крикнул Иванов. — Работай давай.
Я потащила брата прочь от снегового кургана и заплаканной женщины.
— Смеётся. Люди погибли, а Иванову смешно, — сказала я.
— В первую бурю погибло четыре человека, — заметил Йонас, глядя себе под ноги. — А может, и больше. Нам нужны ещё дрова. Нужно перезимовать!
Нас поделили на группы. Мне следовало пройти три километра к ближайшим деревьям, чтобы найти такое, что подойдёт на дрова НКВД. В моей группе был Лысый. Мы шли по снегу, который сухо скрипел под ногами.
— И как я должен ходить с такой ногой? — сетовал Лысый.
Я старалась быстро идти вперёд. Не хотела быть рядом с ним. Он меня замедлял.
— Не оставляй меня! — сказал он. — Дай мне свои рукавицы.
— Что?
— Рукавицы дай. У меня нет.
— Нет. Тогда у меня замёрзнут руки, — сказала я; мороз уже щипал меня за лицо.
— А у меня уже замёрзли! Дай мне свои рукавицы. На несколько минут. Ты можешь руки в карманы спрятать.
Я вспомнила, как Йонас предлагал мне пальто, и задумалась, нужно ли делиться рукавицами с Лысым.
— Дай мне свои рукавицы, а я тебе кое-что расскажу.
— Что именно? — с подозрением спросила я.
— То, что ты хочешь знать.
— И что же я хочу узнать от вас?
— Скорее давай рукавицы. — Он уже стучал зубами.
Я молча шла дальше.
— Да, чёрт возьми, дай мне рукавицы — и я расскажу, за что вас депортировали!
Я остановилась и перевела взгляд на него.
Он стащил с моих рук рукавицы.
— Ну ты не стой — замёрзнешь. Иди дальше. И руки в карманы спрячь.
Мы пошли.
— Ну?
— Знаешь Петраса Вилкаса? — спросил он.
Петрас Вилкас. Брат моего отца. Отец Йоанны.
— Да, — ответила я. — Он мой дядя. Йоанна — моя лучшая подруга.
— А это кто — его дочь?
Я кивнула.
— Ну так вот почему вас депортировали, — сказал он, растирая руки в рукавицах. — Твоя мать знает. Просто тебе не говорила. Вот почему.
—
