Джона говорит: "Вот она, там," -- раньше, чем Харди её действительно видит. Она коротко кивает и машет рукой.
Харди покорно следует за ней, а Джона -- вцепляясь в его локоть. Это выглядит... натурально. А вообще-то Джона терпеть не может кого-нибудь касаться. Ему, возможно, все люди отвратительны в равной степени, потому что... Ну, не любит он людей.
Кирстин ведет их недалеко, к серому жилому дому в ярдах всего пятидесяти от того места, где сидел и поедал на днях гамбургеры Харди. Дом ровно такой же непримечательный, как и все в этом квартале. Но теперь-то Харди видит дверь, а над ней написано: "Не нужна больше надежда всякому сюда входящему."
Ну-ну.
***
Однажды Харди сунул руку в лужу с пиявками. Ему было тогда лет пять или шесть, за ним приглядывала мадам Пети, дама с бледными и нежными губами, но твердым взглядом рыжих глаз. Она велела ему вести себя прилично на прогулке, но, очевидно, понятие приличий в ту пору Харди было ещё неведомо.
Это был, вероятно, отцовский загородный особняк, не мамина резиденция, поскольку в маминой резиденции, несмотря на отсутствие хозяйки, не могло быть луж. Их осушали, засыпали песком, закладывали плиткой... В маминой загородной резиденции поддерживался дух невротически идеальной чистоты.
Так вот, Харди увидел лужу и сунул в неё руку, привлеченный шевелением в теплой мутной водице. В руку, естественно, вцепились.
Харди, разумеется, завопил.
Теперь, переступив порог этого странного дома, изнутри больше похожего на лавчонку какого-то из окраинных мирков, Харди тоже ощутил, что в него вцепились мелкими, но бульдожьи крепкими зубчиками. И не закричал.
Комната, в которой он оказался, была вся уставлена шкафами, полками, стеллажами. Стояли бумажные книги, свешивались с потолка вязанки и метелки каких-то сушеных трав и чего-то более омерзительного. Пахло чем-то вроде крепкой смеси крови и пота, и ещё -- пряностей. Но вцепившись, не отпускало.
По лбу покатилась капелька пота, защекотала. Сделалось страшно тоскливо по всему потерянному и не возвращенному. По всему утраченному до срока и по тому, чего толком и не знал, упустил, не пережил...
За локоть крепко схватился Джона и тяжело дышал.
Харди тоже дышал тяжело. Жалел. Себя. И парня рядом. И неведомый погибший от голода Рой. И свою никогда не узнанную мать. И...
А потом отпустило.
Всё это время Кирстин равнодушно стояла рядом.
-- Ну, -- сообщила, -- по всей видимости, вы нам интересны. Идёмте.
Джона слабо, со стоном выдохнул и поплёлся следом. Выглядел он неважно. Наверно, Харди тоже не поражал своей свежестью и бодростью.
А их вели и вели, и эта комната оказалась гораздо больше, чем представлялось сначала, и Харди подумал, что это какой-то абсурд -- не могло в таком мелком домишке быть такой огромной комнаты. Целая библиотека.
Людей в ней, впрочем, не было, а на корешках и срезах книг лежала пыль. Ни одной книги на знакомом языке Харди на полках не приметил.
Но комната -- завершилась. Массивной, грязноватой, тяжелой дверью. Из-под двери подтекало нечто слабо слышимое, но заунывное.
Джона шумно втянул носом воздух.
-- Пришли, -- объявила Кирстин. -- Идите. А мне туда сейчас нельзя.
Харди неуверенно потянул ручку на себя. Дверь не поддалась. Он потянул снова, сильнее, и отчаянно захотел оказаться где-нибудь в другом месте. Почему-то наконец-то сделалось жутко до одури.
Дверь мягко распахнулась.
Облегчения Харди не испытал, но шагнул внутрь и стоял, потерянный. Везде вертелись штуки... барабаны. Да, нечто вроде молитвенных барабанов. Молитвенные барабаны нужно трясти, чтобы они вертелись. Эти были понатыканы всюду -- с пола до высокого потолка -- и вертелись сами, без видимой причины, но с назойливым звоном. Некоторые -- быстрее, некоторые -- лениво, почти замирая. От них слегка подташнивало.
Свет лился сверху, и снизу, и сбоку одновременно, поэтому помещение полнилось хрупкими трепещущими полутенями. От них подташнивало ещё сильней.
И были два человека. Один -- страшный. Второй -- на коленях.
Тот, который страшный, был высок, очень худ, обернут в какие-то многослойные хламиды, и -- разглядел -- в маске. Белая, с узкими тёмными прорезями глаз, с узкой линией рта, безносая. Уложил левую руку на затылок второго, того, что на коленях. В правой держал ещё один барабанчик, который тоже вертелся и тихо звенел.
Зато тот, что на коленях, был страшно неподвижен и беззвучен, и его неподвижность пугала сильней, чем если бы он бился в конвульсиях. Не может живой человек быть неподвижней мёртвого.
Маска не дрогнула. Но Харди почувствовал -- его заметили. И вот-вот обратят на него всё то, что сейчас обращено на неподвижного коленопреклоненного человека.
А у Харди ноги отнялись и ослабели руки. Вспотели ладони. Захотелось плакать...
-- Он его ест! Ест! -- закричал вдруг Джона. -- Ест его изнутри! Прекрати! Отпусти!
Все вздрогнули -- и Харди, и человек в маске, и тот, на коленях.
И всё сделалось твёрже и понятней. И Харди нашёл рукоять фазера. И перевёл в режим оглушения. И прицелился, пока звон и мельтешение не заволокли опять.
-- Скорее! -- кричал Джона. -- Ест! Ест!
И Харди выстрелил.
А потом оглох от тишины.
***
Барабанчики перестали вертеться. Последним замолк самый мелкий под самым потолком.
Человек на полу дёрнулся пару раз (наконец-то) и затих, а человек в маске лежал неподвижно.
Харди тоже лежал неподвижно.
Харди только раз в жизни побывал в такой оглушительной тишине: когда взорвали бомбу рядом с консульством какой-то неспокойной планетки на Терре. Это был День Единства, была толпа. Толпа галдела, смеялась, веселилась, была уже пьяна и довольна.
Затем взорвалось.
Харди в эпицентр не попал и потому выжил, но временно оглох. Толпа бесновалась, а он ничего -- ничего! -- не мог расслышать и разобрать.
***
Потом тишина прорезалась сдавленными, тяжелыми всхлипами, и Харди, извернувшись, увидал Джону, который сидел на полу. Кирстин лежала, уткнувшись лицом в его колени, и тихо плакала. Джона гладил её по голове так, как дети гладят котят -- неловко и осторожно.
-- Он её тоже съел, -- объяснил. -- Но я читал про жемчужины. Чтобы жемчужина проросла, нужно сунуть в ракушку песчинку. Моллюск изнутри мягкий и слабый, ему, наверно, больно. Но чтобы жемчужина выросла, нужно сунуть песчинку, вокруг которой жемчужина нарастёт. Иначе никак.
-- И ты?..
-- Я поделился своим. У неё всё было выедено -- и что любит, и что у неё болит. А у меня этого много. Теперь у неё своё нарастёт обратно.
Кирстин поднялась на локтях, подтянулась.
