-- Эй, -- попробовал Харди снова. -- Имя-то у тебя есть?
Мальчишка опять поднял на него слепое лицо и нахмурился. Но, слава всем богам, бормотать прекратил.
-- Имя, -- терпеливо повторил. -- Как-то же тебя называли.
Мальчишка шевельнул губами. А потом моргнул и поглядел на Харди вполне себе по-настоящему, и тогда оказалось, что он вовсе не слеп.
О. Третье веко. Ну, не совсем человек.
-- Ну так что, парень, у тебя есть имя?
Мальчишка облизнул губы и ответил, разумеется:
-- Нет.
-- Буду звать тебя Джоной, -- решил Харди.
Имя ничем не хуже всех прочих.
***
В своей не слишком бурной, но в целом приятной юности Харди чем только ни занимался. Например, он целый месяц лепил глиняные горшки по образцам из музея культур первобытности и древности.
Изготовление горшков не диво как завлекательно, но Харди помнил медитативность этого занятия -- тёплая, мягкая, жирная глина и бесконечное верчение гончарного круга.
Вот с обжигом у него были проблемы. Он, понимаете ли, ужасно нетерпелив. Он или держал горшки в печи меньше положенного, или вытаскивал из нее раньше необходимого. И они либо не пропекались, либо трескались от перепада температур.
Ну, черепки тоже получались очень славными.
Харди нравилось думать, что когда-то, тысячи и тысячи лет назад, какие-то люди вот так же крутили гончарный круг и обжигали пальцы о горячие бока горшков.
Харди думал -- прежде были люди. Харди представлял себя этакой морской звездой, раскинувшейся не только в пространстве, но и во времени.
Люди (в самом широком смысле слова) жили, живут и будут жить, даже тогда, когда сам Харди умрёт.
Харди хотел бы всех этих людей прочувствовать.
***
Женщина представляется Евой, и это она, разумеется, зря, хотя в некотором роде и права.
Она предлагает Харди билет до Граса-де-Дьё и обещает, что будет интересно.
-- Я не сыщик, -- пытается ей втолковать Харди. -- И не антиквар-оценщик. И не реставратор. И даже не искусствовед!
Он не разыскивает потерянного и не распутывает убийства. Возиться с убийствами вообще не его дело, если это не мифические убийства хтонических чудовищ.
Но Ева не знает сомнений -- и Харди соглашается.
Деньги его не особенно интересуют: они у него есть. На жизнь и исследования, во всяком случае, хватает.
И вот они с Евой в первом классе лайнера дальнего следования, и тут есть бассейн с настоящей водой, огромный, и куча ничем не занятого времени -- лететь им ещё неделю. Харди думал, хватит времени, чтобы разобрать заметки и отснятый материал, но Ева считает, что уже купила его с потрохами, и что он вроде как ей принадлежит целиком и полностью.
И вот она рассказывает:
-- Этого человека убили очень давно: прибили к деревянному кресту. Он истёк кровью, или, может, умер от жажды и голода, я точно не знаю.
-- Этого человека звали Иисусом?
-- Нет, -- сверкает своими карими с фиолетовыми искрами глазами. -- Этого человека звали Маркус Блад, он был из переселенцев второй волны. А вы -- богохульник. Впрочем, вы ж не верующий. Ладно.
Это "ладно" она произносит так, будто Харди суждено в конце концов уверовать и потом своё "богохульство" долго замаливать (но это совершенно не относится к делу).
-- Времена были дикие, понимаете? К ионитам относились с подозрением, а в основном-то все были заняты вопросами выживания. Дело было на Эдеме. Говорят, Маркус был убит потому, что на его земельном участке нашли торидиевую руду, и даже неочищенная, низкосортная, она стоила целое состояние.
Харди кивал. Торидий использовался в качестве топлива на космических кораблях первой волны. Он был небезопасен, иногда самопроизвольно взрывался, к тому же вызывал тяжелые отравления при работе без защитных костюмов.
-- Его убили. Но, говорят, перед смертью он успел спрятать одну реликвию, священный текст. Потайной. Текст "Руки и сердца" тогда ещё был доступен вне церкви, у переселенцев имелось десятка два экземпляров. А вот Маркус был хранителем именно этого священного текста. Читать его могли только ктиторы нового храма, которых на тот момент в поселении было всего два. И с остальными они прочитанным не делились. Так что мы не знали даже названия этой книги.
-- Сколько лет назад, вы говорите, это произошло?
-- Пятьсот двадцать шесть.
-- Безнадёжно. Если уж за пять веков не нашли, то что вы хотите от меня? Приятно, конечно, и спасибо за оказанное доверие...
-- Нет, погодите. Текст недавно всплыл. На одном из аукционов на Граса-де-Дьё, поэтому-то мы туда и летим. Мы собираемся выкупить лот, но перед покупкой хотели бы, чтобы вы дали экспертное заключение. И ещё: может, вам удастся выяснить, как текст попал в руки к этим людям? Собственно, этот вопрос нас интересует не меньше, чем аутентичность текста. Если эти люди нашли священную книгу, то, может, им известно и место захоронения Маркуса?
-- Вам что, -- поморщился Харди, -- нужны его мощи?
Ева скривила губы.
-- Да. Да, от вас нам нужны его мощи и некоторые архивные изыскания. У нас нет его биографии, и кроме имени мы не знаем о нём ничего. Мы не ограничиваем вас во времени, а стоимость часа работы обозначьте сами.
Это был щедрый, хотя и чрезмерный жест.
***
Свеженареченный Джона опять затянул глаза плёнкой, и Харди беспрепятственно продолжил его жалеть. И себя заодно тоже, потому что шишка на затылке ныла, а он по-прежнему не понимал, где и почему находится. Было очевидно, что спрашивать об этом соседа по камере бессмысленно.
Харди тогда встал и принялся обшаривать стены камеры.
Они были влажными и шершавыми, но, определенно, не земляными и не каменными, и в паре мест Харди нащупал заклёпки и стыки, из чего сделал вывод: листовое железо, но очень старое, хорошенько проржавевшее. Спугнул стайку насекомых, и те принялись бестолково метаться под потолком, высвечивая то один, то другой тёмный угол.
Пахло затхлостью.
Харди прислушался: услышал свое дыхание, и сопение Джоны, и шелест насекомых, но больше -- ничего.
И, наконец, нащупал дверь, через которую его, очевидно, сюда закинули. Закинули и ушли.
Харди эту дверь пнул в слабой надежде, что она возьмёт и откроется, а потом -- уже без надежды -- колотил и колотил в нее ногами и кулаками, но так ничего и не добился.
Кроме того, что напугал Джону, и тот опять принялся раскачиваться из стороны в сторону и бормотать.
-- Всё хорошо, -- сказал ему