– Может быть, цель в чем-то другом? – подала голос Дама.
– Конечно! Цель абсолютно такая же, как у нас с вами здесь в Пустыне: что-то делать, чем-то заниматься, какая разница чем, лишь бы двигаться к какой-то цели, самими же нами поставленной, шевелиться, торопиться, так, чтобы не было времени подумать. Конфуций рассуждал так: пока я учусь, я молод. Конфуций-учитель учился всю свою жизнь со страстной жаждой познания, ибо он понимал, что человек живет, чтобы узнавать – и больше ничего. И хотя он никогда не узнает до конца, и все, что он будет думать о реальности, будет всего лишь его представлением о реальности, он все равно будет познавать. Но вот что я вам скажу, милый моему сердцу Конфуций: меня это не удовлетворяет! Что за бесперспективная познавательная деятельность! Вот вы думаете, что вы Дазайнеры, избранные, особенные, так? А на поверку выходит все то же. К черту всех ницшеанцев и хайдеггерианцев, заразивших меня этим вирусом.
– Вот мы и пришли к тому, с чего начали, – угрюмо отозвался Буффон. – Так я и думал, собственно, так я и рассуждал. И что же нам теперь делать? Бросить здесь все и вернуться к своим обывательским будням? Это еще более бессмысленно.
– Так. Так. Бунт на корабле? – сказала Дама. – И что вы предлагаете?
– Нужно хотя бы выяснить все до конца, что и как здесь устроено, взять все под контроль и дальше решать самим, что делать, – деловито отозвалась фрау Селёдкина. – Хоть в чем-то мы можем до конца разобраться.
– Для начала найдем других Дазайнеров, – предложил Буффон.
– Да и, кстати, не забывайте про Фортунатто, его роль в этой истории очень существенна, – сказала Дама.
– Скорее всего, Пустыня – это его творение, и возможно, он единственный понимает истинный смысл всего происходящего здесь, – задумчиво проговорил Буффон.
– Все это похоже на заговор, чего мы добьемся в результате, не совсем понимаю, – заволновалась Дама.
– Контроля и ясности, – отрезала фрау Селёдкина. – Вперед, друзья, на поиски смыслов! – пафосно продекламировала она, вставая из-за стола и явно собираясь куда-то двигаться. Буффон и Дама нерешительно поглядели на нее и стали неохотно подниматься с дивана, напоследок отхлебывая чай из своих чашек.
– А как же Кочубей? – опомнился Буффон. – Как же с ним быть?
– Я думаю, он сам здесь ничего не решает, но с ним мы побеседуем отдельно после того как хоть что-то выясним, – предложила Селёдкина.
Она энергично двинулась в сторону горизонта, а Буффон и Дама как-то безрадостно поплелись вслед за ней. Госпожа Норна, о которой все забыли, казалось, ничего не замечая сосредоточенно продолжала свою работу. Тучи сгущались в небе, бросая тени на шелковые песчаные барханы. Было тепло и пасмурно.
* * *Кочубей начал интересоваться темой рун в качестве развлечения, но по мере того как он все больше увлекался ими, будто само Провидение стало подкидывать ему пищу для размышлений, будто кто-то вел его за руку, направляя и подсказывая следующие шаги. Так, совершено случайно он отправился в отпуск в Апулию, даже в мыслях не имея обнаружить там какую-либо связь со своей темой. Он снял чудесную квартирку в историческом центре небольшого городка Полиполи, вся территория которого умещалась в пределах средневековой крепости, некогда окруженной мощной стеной и рвом. В течение месяца он наслаждался аутентичной романской архитектурой, натуральной средиземноморской пищей, изучением итальянского, знакомством с местными жителями и теплым морем.
В первое лето своего посещения за все время пребывания он практически не выходил за пределы Centra Storico, ставшего для него своеобразным мифологическим пределом, границей полиса, что буквально отвечало исторической правде, ведь городок основали греки, что явствовало из названия. Какова формула удачного отпуска? – пребывание в реальности, не похожей на привычную, и что еще более важно – наличие иллюзий об этой реальности. Ореол иллюзий складывается из впечатлений от виденных когда-то фильмов и прочитанных книг о чужой красивой жизни, которые, наконец, становятся явью или полуявью. Кроме того, осознание конечности этого состояния также входит обязательным компонентом в формулу, поскольку, как только оно становится привычным, сразу теряет всю свою магию.
Кочубей просыпался от галдежа птиц, прилетавших в небольшой садик с мандариновыми деревьями, куда выходило окно его спальни. Никогда в жизни он еще не слышал, чтобы птицы с таким остервенением встречали рассвет. Вслед за птицами просыпались и жители городка примерно с такими же криками, в булочной уже торговали свежей выпечкой, и Кочубей в шлепанцах спускался со второго этажа по гладкой каменной лестнице на узкую мостовую, пройдя несколько метров заходил за угол и оказывался в пекарне Анджело. В эти моменты он ощущал себя героем итальянского фильма периода неореализма. С особым удовольствием он выговаривал «перфаворе, трэченто грамми ди прошутто, трэченто ди формаджио», потом широко улыбался хозяину на кассе и возвращался домой, чтобы сварить себе прекрасный ароматный кофе, а потом позавтракать на маленьком балкончике, разглядывая зеленые решетки на окнах, фонари, двери и крыльца соседних домов. Напротив жила пожилая тетушка Джемма, они часто переговаривались через балкон, обмениваясь приветствиями. Как-то Кочубей поинтересовался у нее, где можно приобрести свежей рыбы, на что Джемма принесла ему на обед вкуснейшее уже приготовленное филе дорады, при этом напрочь отказалась брать деньги, объясняя это тем, что ее муж ловит рыбу ради развлечения.
После завтрака Кочубей обычно отправлялся на море, проложив себе маршрут по узким переулкам и проходам под анфиладами контрфорсов, повсюду подпирающих стены домов. Дорога занимала минут пять, ему всего-то нужно было пройти к противоположной стене крепости, местный пляж Porta Vecchia был устроен прямо на камнях под стеной, некогда служившей защитой городу. До сих пор на стене стояли пушки, однако, как выяснил потом Кочубей, не оригинальные, это был брак, привезенный из Неаполя в девятнадцатом веке в качестве декораций. Кочубей загорал и купался до полудня, слушая разговоры местных обитателей о спагетти, соусах и других кулинарных ухищрениях, поражаясь каждый раз, насколько важное место в жизни итальянцев занимает еда. Кочубей отплывал подальше от берега и, качаясь на волнах, любовался огромной романской башней главного собора Cattedrale, возвышавшейся над всем массивом каменного города, придавая живописность архитектурному пейзажу. Море было безудержно лазурного цвета, да, именно лазурного – azzuro.
Когда солнце поднималось в зенит и палило что было мочи,
