Евсей Карпович никогда не был женат, детишек не наплодил, при этом похвалялся благополучным одиночеством. Однако его независимость оказалась сомнительной – и Проглот, которого домовой снабдил своим разумом, выдал Евсея Карповича с головой.
– Допрыгался, – сказала Матрена Даниловна. – Как же быть-то? Это ж… это ж все равно, что детеныш…
– Оставлять нельзя, – возразил Трифон Орентьевич. – Оставишь – они опять к Евсею Карповичу присосутся. Другого-то корма у них нет. Уходим, уходим! Аким Варлаамович, Яков Поликарпович, держите его, покамест подыхать не начнет…
– Трифон Орентьевич! Да как же нам на это глядеть?! – завопил Якушка. – Это ж все равно, что Евсей Карпович помирает! Разум-то у них одинаков! Да он ведь, Проглот, и сам себя Евсеем Карповичем считает!
– Да и струнки эти перерезать нечем! – добавил Акимка. – Ну, влипли мы…
* * *Трифон Орентьевич недаром считался среди домовых самым грамотным. Он такие книжки читал, каких во всем Интернете днем с огнем не сыщешь. И знал вещи, совершенно в жизни домового не нужные, – про таблицу Менделеева знал, и как площадь треугольника определять, и даже как сочинять совершенно бесполезные для домовых стихи.
Но ни в одной книжке не было такого, чтобы губить двойника.
Он молча смотрел на Евсея Карповича, на тонкие струнки, на Акимку с Якушкой, удерживавших Проглота с его Колыбашкой.
– Евсей Карпович, – сказал он наконец. – Ты бед наделал, ты и решай. Сдается мне, что ты один и можешь от струнок избавиться. Мы дергали – толку мало. А ты наберись мужества…
– Не могу, – хмуро отвечал домовой.
– Так всего ж высосут.
– Это он опять хочет камушки свои собирать! – догадалась Матрена Даниловна. – А не позволю! Пропадай моя головушка – будут тут с ним сидеть денно и нощно! Не дам себя погубить! Пусть мои косточки хоть весь город перемывает! Коли он такая размазня безвольная!..
– Сам справлюсь! – рявкнул Евсей Карпович. Ему, домовому гордому, представилось, как все общество бегает смотреть на него, сидящего перед выключенным ноутбуком, и охраняющую его Матрену Даниловну. Верно додумалась домовиха ударить по его гордости!
Евсей Карпович огладил себя, нашел место, куда впилась одна струнка, и с силой рванул ее. Она выскочила, причинив незначительную боль.
– Так-то! – сказал он. – Вот только бабьей охраны мне недоставало!
И выдернул другую струнку.
Проглот лишь тихо вскрикивал. Струнки втягивались в его туманное тело, а Евсей Карпович отступал все дальше и дальше. Вдруг он всхлипнул – прощание с восторгом давалось ему нелегко.
Всхлипнула и Малаша. Ей всех было жалко – и Матрену Даниловну, которая любит этого заносчивого домового дедушку, и Евсея Карповича, который терпит сейчас душевные муки, и собственного супруга, ввязавшегося в эту историю. А более прочих – Проглота с его ни в чем не повинным Колыбашкой…
Всякая домовиха знает, что ее жалость – огромная сила. Если домовая бабушка скажет про кого «я его пожалела», то может делать все, что угодно, – кормить, охранять, хоть в охапочке носить, и ни от кого дурного слова не услышит. Но Малаша всего несколько часов была домовой бабушкой и не решалась громко заявить о своем праве.
Да и Матрена Даниловна нехорошо на нее поглядывала. Опытная домовиха чуяла беду.
Малаша бы промолчала. Но она видела, что Трифон Орентьевич мается. Невозможно было найти такой выход из положения, чтобы все остались довольны, он понимал это – и не хотел обрекать на смерть ни в чем не виноватое существо, пусть даже туманное и с Колыбашкой у ног. Не хотел – хоть визжи до обморока, хоть топай до изнеможения!
– Трифон Орентьевич, – сказала Малаша, подходя к супругу. – А можно, я его пожалею?
– Ты с ума сбрела! – сразу вмешалась Матрена Даниловна. – Это что же – он опять к Евсею Карповичу прицепится?! Нет уж! Хватит!
– Пошли отсюда, Маланья Гавриловна, – проворчал Трифон Орентьевич. – Что могли – сделали, нам еще домой неведомо как добираться.
И Малаша поняла – ее муж признал свое поражение.
Такого быть не могло!
Не для того Малаша замуж выходила, чтобы ее законный супруг в присутствии жены поражения терпел!
Она вмиг оказалась возле Проглота с Колыбашкой, хотя слишком близко подойти опасалась – как бы не впились в нее опасные струнки.
– Я тебя, Проглотушка, пожалела, и с маленьким твоим вместе! – зазвенел тонкий, еще не набравший полной силы, голосок. – А теперь, Трифон Орентьевич, придумывай, чем бы их прокормить! Ты же можешь! Ты умный! Ты молчков подсаживать мастер! Ты кикиморы не побоялся! Ты догадаешься!
Трифон Орентьевич окаменел. В словах Малаши была непоколебимая вера. А если слышишь от жены такие слова – наизнанку вывернешься, шерсткой вовнутрь, а с делом справишься.
Мысли зашевелились, словно и заскакали, словно бы их кипятком ошпарили. В голове замелькали картинки – вот лежит Евсей Карпович бездыханный, а в него струнки проросли, вот он их выдергивает… бездыханный… без сознания?… А когда в сознании – можно к нему присосаться?
Говорил же Проглот – думал, что домовой совсем бессмысленный, потому и присосался. За мыслящее существо его не считал…
Вот!
Трифон Орентьевич улыбнулся и еле удержался от того, чтобы обнять жену. При людях – нехорошо, не полагается. А уж наедине так-то горячо обнимет!
– Матрена Даниловна, ты все в доме знаешь, – уважительно сказал он. – И подвал, поди, у вас есть?
– Как не быть!
– А водятся ли в подвале крысы?
– Их травят, а они опять приходят!
– Их-то нам с Проглотом и надобно. Пошли в подвал!
* * *Как будто Трифону Орентьевичу мало было славы мастера, умеющего подсаживать молчков! Новая слава по городу побежала: он-де крыс знатно выводит. Приходит с мешком, что в мешке – неведомо, а только крысы из того дома пропадают. И никакой отравы больше не нужно. Так что мастер – нарасхват.
Правду знала Маланья Гавриловна. Но молчала. Если жена мужние секреты выдает – какая ж она после этого жена? А Маланью Гавриловну учили на стародавний правильный лад. И не для того она замуж выходила, чтобы вековечные законы нарушать. У мужа с женой свои дела, хотят – вместе сковородки чистят, хотят – крыс и мышей гоняют. На том супружество стоит. А постороннему в их жизнь мешаться не след! Этак позволь – посторонний и к тебе под одеяло потом залезет. Метлой не выгонишь.
А Евсей Карпович совсем пришел в себя, по-прежнему горд и задирист, когда Дениски нет дома – лазит в Интернет. Но про голубые кристаллы ему лучше не напоминать. Так завизжит – прочь от него отлетишь, помчишься, не разбирая дороги, лишь за три квартала опомнишься. Может и укусить.
Рига 2010
Вредители
Домовые любят своих малышей, но растят в строгости и сразу к труду приучают. Казалось бы, какие такие труды под силу младенчику, что еще за мамкину шерстку держится? А вот какие: подай, поднеси, подержи.
Арсюшке и Гордейке лет
