Что-то согнало их из былых мест обитания – то ли испугались грохочущего рёва драконов, то ли шальные огненные снаряды разрушили их норы. Снаряды – это словцо часто проскальзывало в разговорах соседей, но для неё оно означало лишь что-то тёмное и плохое, приносящее боль и страдания… Такой себе образ, не имеющий чёткого обоснования и характеризующийся для неё единым словом: зло.
Она знала про зло больше, чем кто-либо. Своими глазами видела, как тёмные драконы, что прилетали откуда-то с той стороны света, сметали всё на своём пути. Они были цвета блестящей золы, их глаза излучали красные всполохи, а из пасти вырывались комья смертельного пламени. И не было от них спасения никому: ни людям, ни волшебному народцу. Драконов боялись все.
Наверное, они больше не нападали на её маленький рай лишь потому, что её оберегали волшебные друзья.
Она старалась не выходить наружу и даже не выглядывать за ограду – всё вокруг её крохотного райского островка было мрачным и страшным; развалины домов, сгоревшие леса, расчерченные бороздами поля, на которых давно ничего не зрело, и серое, тяжёлое небо, будто налитое ненавистью и свинцом…
Частью сознания она ещё помнила, как бывала снаружи и что там ей было очень больно и очень плохо. Однако другая часть разума отгоняла прочь эти дурные мысли. Мрак клубился лишь там, за оградой, ему не было пути в её сад, где порхали феи, гуляли единороги и царило хрупкое волшебство.
Снаружи она что-то потеряла; что-то разбилось на кусочки, растворилось в кислоте, оставив после себя лишь дыру на сердце, чёрное на красном…
Да, там осталось что-то очень плохое, но зачем думать о плохом? У неё и так была куча дел: полить кустики петуний и бархатцев, просушить зерно…
* * *Случайные люди в эту часть города не заходили, а многие и вовсе уже перестали считать её городом – так, окраины, на которых не осталось ничего живого. Разве ж кто-то в здравом уме будет тут жить? Слишком близко аэропорт и линия разграничения, а снаряды падают, как дождь, – так стабильно, что дыр на дорогах стало больше, чем асфальта.
Сейчас в этих местах жили только дураки и те, кому некуда было бежать; кто собирался умереть здесь вместе со своим домом; покинутые старики да своры бродячих собак: кошек – и тех не осталось.
Когда-то на этой улице кипела жизнь и ездили машины, теперь же напряжённую тишину нарушал лишь хруст подмёрзшей грязи под ногами двух мужчин. Старик в драной телогрейке поверх старого пальто, с изрезанным морщинами лицом быстрым шагом шёл вдоль заборов; он выглядел совершенно спокойным и только сердито сводил брови, словно о чём-то задумавшись. За ним по пятам спешил, смешно подпрыгивая, парнишка лет двадцати в военной форме – совсем зелёный ещё, с бритой макушкой и по-детски простодушным лицом. Он то и дело крутил головой по сторонам и явно волновался сильнее своего проводника.
– Не трусись, Лешка, – строго прикрикнул дед, не оборачиваясь, – ты ж солдат, бравый защитник наш, ну?!
На обветренных щеках солдатика заиграл румянец. Крепко сжав ремень автомата, так что костяшки пальцев побелели, он прокашлялся и пискнул:
– Так точно – не труситься! Просто… понимаете, я тут впервые…
– Понимаю! – также сурово ответил старик, вдруг резко остановившись. Повернувшись к парню, смерил его оценивающим взглядом и даже как-то смягчился в лице. – У нас тут надо держать ухо востро. Но ты не боись, я тут усю войну прожил, уж коли стрелять начнут – сразу дам команду к земле! Мы с твоими ребятами постоянно этим путём ходим на позиции, они мне доверяют больше, чем себе!
– Ага… – смущённо пробормотал солдатик, сверля грязь виноватым взглядом. Вот ведь как бывает – разрывает тебя изнутри от желания встать на защиту Родины, смело просишься на самую передовую с оружием в руке – дак хоть с ножом на этих чертяк броситься! – а потом попадаешь в самое пекло зоны боевых действий, и вся смелость куда-то вдруг девается… Страшно и стыдно одновременно – за свой страх.
Но старик за последние несколько лет войны столько видел подобных пацанчиков, мечтающих о геройстве, а затем оказывающихся лицом к лицу с реальностью, что на солдатика не серчал. Посидит в окопе, почувствует на своей шкуре, каково это, когда над тобой разрывается «Град» – глядишь, шкура-то и попрочнеет. Со всеми такое бывает. Это ему, старику, уже привычно и самую чуточку всё равно – свою жизнь ценишь, только когда молод и есть что терять…
– Ну идём! – подбодрил его пенсионер и с невозмутимым упорством двинулся дальше, стараясь держаться в тени забора, как если бы та могла защитить их от шального снаряда. – Близко уж. Это всё ничего. Пройдёт всё. Скоро ведь война закончится, да?
И не дожидаясь ответа солдатика, сам себе уверенно пообещал:
– Скоро. Это я тебе говорю. Я войну-то уже проходил. Тогда мы эту нечисть прогнали и теперь прогоним. Не бывает по-другому, вишь оно как! Добро завсегда зло-то пиночками под зад… Вот и моя улица родная… побитая маленько. Да живём вот, что поделать?
Улица представляла собой сплошное нагромождение воронок – прямо решето! Что не дом, то дыра на дыре, смотреть больно и не верится даже, что всё это на самом деле…
Солдатик знал (хотя и не понимал почему), что здесь всё ещё живут люди, но сейчас улица казалась совершенно заброшенной – как из постапокалиптического фильма. Строения, дорога, заборы, деревья – всё было таким серым, аж тошно, будто из мира высосали все краски, оставив лишь голые, кровоточащие жилы ветвей. Слякоть межсезонья сочилась буквально отовсюду: осень всё ещё боролась за свои права, но медленно и верно сдавалась, чахла, и её плоть начинала гнить и разлагаться.
Уже веяло первым морозом, и ранним утром на листьях сигаретным пеплом лежал иней. Природа замерзала, она устала жить… Грязь под ногами, разъезженная гусеницами и колёсами броневиков, застывала в фантасмагорических, ненормальных формах и при ближайшем рассмотрении напоминала рвы, специально выкопанные для маленького народца.
Пустынная улица казалась вдвое длиннее, они всё шли и шли, а мимо проплывали частично разрушенные дома – о том, живёт в них кто-то или нет, можно было
