В течение этих трех месяцев они всецело принадлежали друг другу, ни с кем не виделись, утром уезжали на лодке к затону на реке, днем он приходил к нам с судком за обедом, в жаркие дни возвращались на реку, и я тревожился, как он перенесет разлуку. Такой беззаветной, всепоглощающей любви мужчины к женщине мне больше не приходилось видеть, а А. Н. потом поразил меня, рассказав, что больше трех месяцев подряд они жить не могут, приходится разъезжаться. А. Н. проводил ее до пересадки на другой пароход (для этого пришлось сломить свое органическое игнорирование всякого начальства и просить разрешение у исправника), а вернувшись через три дня, съехал, как и надо было ожидать, от меня в комнату, которую она занимала, чистенько, даже нарядно убранную, и сам имел теперь опрятный, франтоватый вид. Но не прошло и месяца, как он снова превратился в Прекрасную Елену, и комната пропахла табачным дымом…
Переезд А. Н. дал возможность углубиться в подготовку к университетскому экзамену, и это было необходимо, ибо наступала для меня последняя зима. Я сходился с товарищами за обедом и ужином, вечером оставался редко, только когда получалась новая книжка журнала (редакции либеральных газет и журналов посылали нам свои издания бесплатно) и происходило чтение вслух. Но я не помню, чтобы происходило обсуждение и споры по поводу прочитанного. Еще решительнее можно утверждать, что ни разу не возникало принципиального разговора о революционном движении, к нему как-то не проявлялось интереса, определилось молчаливое соглашение о прошлом не говорить. Правда, все были только сочувствующие, и все пострадали из-за оплошности… именно поэтому, вероятно, разложение «Народной воли», к которой наша колония имела отношение только по касательной, сразу и легко дало почувствовать оторванность от революционной деятельности. Когда через несколько лет снова стала подниматься волна подпольной работы и на сцене появились социал-демократы и социалисты-революционеры, сменившие народовольцев, – идейные споры определяли все бытие ссыльных колоний. Кажется, для всех членов нашей колонии ссылка была лишь эпизодом, замутившим на время ровное течение жизненного ручейка, но не засорившим русло и не свернувшим его в другую сторону.
Пост директора технического училища, занятый очаровательным Даниловым, несомненно, как нельзя лучше соответствовал его душевным влечениям. Рейх умудрился устроиться в Петербурге на известном заводе «Айваз» и переменил лютеранскую веру на православную. Ильченко после смерти жены переселился в Саратов, где вновь женился и приезжал в Петербург на какой-то съезд освободительного движения, был очень оживлен и ко мне, как к кадету, относился несколько свысока. От прежнего Щекотова ничего не осталось, он как будто сознавал это и стеснялся. Приехал он в столицу к профессорам, чтобы лечить одного из сыновей своих от туберкулеза. Окончив после ссылки Петровско-Разумовскую академию, он вернулся на родину свою в город Тотьму, дослужился до лесничего, женился и имел кучу детей. Он сильно обрюзг, утратил весь свой молодой задор, «балда» исчезло из лексикона, и говорил он только о житейских заботах, о том, как трудно жить. У меня были тогда связи в министерстве земледелия, и я предложил ему помощь для перевода на службу в Петербург, но он только руками замахал: пусть в Тотьме никаких перспектив не имеется и приходится перебиваться с хлеба на квас, но там свой домишко, огород, и тронуться с места большой семьей было бы неоправданной авантюрой. Блестящий успех сопровождал врачебную деятельность Полякова, сначала в Туле, потом в Петербурге, куда он переселился годом позже меня и получил звание лейб-медика: его имя упоминается в переписке государя с государыней в связи с болезнью наследника, которого он лечил.
Остался в полном смысле слова неприкаянным только А. Н. Александровский, уехавший после ссылки в Париж, где занял место преподавателя в русской школе. Невеста его тем временем получила диплом врача, и они поженились. В старых моих записях упомянуто, что «ему предстояло получить кафедру», но теперь не могу сообразить, о какой кафедре идет речь. Во всяком случае, он предпочел принять приглашение известного киевского миллионера-сахарозаводчика Терещенко поступить к нему воспитателем сыновей. А. Н. соблазнился яхтой, на которой семья проводила значительную часть года – это отвечало его непоседливости, душевному беспокойству. Одним из его воспитанников был М. И. Терещенко, сначала чиновник особых поручений при Императорских театрах, впоследствии министр финансов и иностранных дел Временного правительства.
Мы с А. Н. долго поддерживали переписку, два раза он обрадовал присылкой оттисков своих очерков, помещенных в «Русском богатстве» и напоминавших лучшие рассказы Глеба Успенского. Два раза мы виделись в Туле, где А. Н. проездом на короткое время останавливался для свидания с Поляковым и мною, и впечатление беспомощности и душевной растерянности было еще ярче и тревожнее. Во времена Третьей Думы я ежедневно видел в недолговечной газете «Страна» подпись издателя: А. Н. Александровский, но бесконечно далека была мысль, чтобы это был мой А.Н., такое предположение никак не могло бы прийти в голову. А потом, уже в начале войны, он явился ко мне, постаревший, осунувшийся и съежившийся, с потухшими глазами, робкий и молчаливый. Явно делая над собой усилие, он на мои вопросы рассказал, что издателем «Страны» был именно он: Терещенко, дав профессору М. М. Ковалевскому, воскресившему на рубеже нынешнего столетия русское масонство, средства на издание газеты, возложил на А. Н. распоряжение ими – менее подходящего человека для этого найти было бы невозможно. Когда «Страна» закрылась, он уехал в Киев к жене и детям, а сейчас приехал навестить старшего сына, студента политехникума. «Чем же вы теперь заняты?» – продолжал я донимать его. Я чувствовал, что вопросы ему удовольствия не доставляют, но и сам не мог тогда похвастаться душевным равновесием… «Да, так, вообще, ничего! Так, старые книжки хорошие перечитываю, по букинистам хожу, много забавного, интересного найти у них можно и поговорить с ними любопытно. А вечерами с младшим сыном Чехова в лицах читаем».
Революция, беспорядочно разбросавшая близких людей в разные стороны, разлучила меня с А.Н., больше о нем я не слышал, но нет никаких оснований
