Я начинаю думать о нескольких других способах придать ей такое выражение лица, когда вспоминаю, что она задала мне вопрос.
– Ютьюб.
– А, ну да, – она смеется, – интернет не работает неделю, и я уже забыла про Ютьюб.
Неловкое молчание повисло между нами, когда мы были вынуждены стоять там, каждый держа свой конец шланга.
Рейн нарушает его и умудряется сделать все еще более неприятным.
– Я не могу поверить, что у нас осталось всего три дня.
– Говори за себя, – рявкаю я.
– Оу, хорошо, – девочка сводит брови вместе, обдумывая мое замечание. – Эй, можно задать тебе один вопрос?
Я пожимаю плечами:
– Ты же все равно это сделаешь.
– Если то, что грядет, действительно так плохо, как все думают, тогда почему ты так стараешься выжить? Я имею в виду, что хорошего оказаться последним человеком на Земле?
– Тогда я стал бы королем этого гребаного мира, – отвечаю невозмутимо.
Бак почти полон, поэтому ставлю байк вертикально, чтобы остановить поток.
Рейн издает печальный смешок, когда я вытаскиваю шланг и снова завинчиваю крышку топливного бака:
– Да, ты был бы королем всей разоренной, разрушенной планеты.
Пожимаю плечами и толкаю подножку обратно. Я никогда не говорю о своем дерьме, но есть что-то в том, как эта девушка ловит каждое мое слово. И я выпаливаю:
– Если смогу пережить этот гребаный апокалипсис, тогда все, что я перенес, будет иметь какое-то значение, понимаешь? Например, вместо того, чтобы сломить... они сделали меня неуязвимым.
Большие, грустные глаза Рейн начинают блестеть, заставляя меня пожалеть, что не держал свой гребаный рот на замке́. Мне не нужна ее жалость. Я хочу, чтобы она подчинялась. Мне нужны ее ресурсы. И, если быть честным, я бы также не возражал прямо сейчас наклонить эту киску над капотом пикапа.
– А они, это кто? – спрашивает она, когда я вытаскиваю из ее крепкой хватки концы шлангов и бросаю их в разросшуюся траву.
– Это не имеет значения, – поднимаю с земли свою кобуру и осторожно натягиваю ее обратно на свою майку-алкоголичку. – Главное, что если я все еще здесь, а они нет, то я победил.
– Ну, кто бы они ни были, – Рейн слегка улыбается мне, когда я встряхиваю рубашку, чтобы расправить ее, – надеюсь, что они умрут последними.
Смех вырывается у меня, когда смотрю на ангельское лицо Рейн. Она тоже начинает смеяться, а потом выхватывает счастливую рубашку из моих рук.
– О боже, неужели ты всерьез собирался надеть это? – хохочет сучка. Я хватаюсь за свою рубашку и пытаюсь вырвать ее у нее, но малышка держит изо всех сил. – Как ты собираешься пережить апокалипсис в рубашке, пропитанной бензином?
– Я что-то не вижу здесь никаких прачечных, а ты? – Притворяюсь, что направляюсь влево и хватаюсь за рубашку, когда она уклоняется вправо, но Рейн все еще не отпускает.
– Я могу постирать ее.
– Что? Когда твоя мама вернется с работы и впустит тебя?
Лицо Рейн бледнеет, и она отпускает мою рубашку.
Блять, я вовсе на собирался высмеивать ее.
– Да, – говорит она, – глаза смотрят в никуда и опускаются мне на грудь, – когда моя мама вернется домой.
Дерьмо. Теперь она выглядит такой грустной и испуганной. Рейн снова запустила руку в волосы. Это не к добру. Эта сука делает глупые вещи, когда начинает сходит с ума.
– Эй, – говорю я, пытаясь вырвать ее из этого состояния, – ты хочешь есть?
Перекидываю рубашку через здоровое плечо и начинаю развязывать сумки с продуктами, свисающие с руля.
– Я видел домик на дереве у тебя во дворе. Мы должны поесть там, наверху...
– На случай, если собаки учуют запах еды, – заканчивает Рейн мою фразу с отсутствующим выражением лица.
– Нет, – ухмыляюсь я, держа сумки здоровой рукой и направляя мою девочку по траве высотой почти по колено – другой, – потому что там наверняка полно постеров с Джастином Бибером. Он так чертовски привлекателен.
Рейн фыркает носом, как свинья.
– О, мой бог! – она хихикает. – Ты что, только что пошутил?
Приподнимаю бровь, глядя на нее, и продолжаю идти.
– Я бы никогда не стал шутить насчет Бибов.
Когда Рейн идет со мной в ногу, хихикая над моей дурацкой шуткой – понимаю, что, возможно, ошибался раньше. Я уже чувствую себя королем мира.
ГЛАВА VII
Рейн
Я запихиваю все мысли о моей матери обратно в крепость под названием «Дерьмо, о котором никогда больше не буду думать, потому что все это не имеет значения, и мы все умрем», поднимаю разводной мост и поджигаю эту гадину.
Осталось три дня.
Когда я забираюсь по лестнице наверх к своему шаткому старому домику на дереве, то понимаю, что снаружи уже начинает темнеть.
Еще два с половиной дня.
Все, что мне нужно сделать – это не думать об этом еще два с половиной дня, и тогда больше никогда не придется о ней думать.
Я принимаю еще одну таблетку, когда жду, пока Уэс поднимется по лестнице, просто чтобы убедиться, что это дерьмо останется крепко запертым.
Я забираю у него сумки, пока он залезает наверх.
Домик на дереве не ахти какой – просто гниющая фанерная коробка с парой грязных кресел-мешков и старым бумбоксом внутри. Но, когда я была ребенком, это был за́мок Золушки, пиратский корабль Джека Воробья и невидимый самолет Чудо-женщины – все вместе взятое.
Потолок такой низкий, что Уэс даже не пытается встать – просто подползает к мягкому креслу. Он расслаблен и непринужден.
Красавчик вытягивает перед собой длинные ноги и скрещивает их в лодыжках, роясь в пакетах с продуктами. Его ноги почти вылезают наружу. Это напоминает мне Алису в Стране чудес, когда она слишком быстро выросла и застряла в доме Белого Кролика.
– Итак, – говорю я, плюхаясь на мягкий мешок рядом с ним, пока он сосредоточенно работает с этим чертовым консервным ножом, который сегодня уколол меня в спину, – у тебя там есть что-нибудь, не похожее на собачий корм?
Уэс, не поднимая глаз, протягивает мне один из пакетов.
Я вынимаю палочку вяленой говядины и жестом указываю ею на громоздкий приемник:
– Слушай, а ты не хочешь послушать музыку? Я думаю, что у меня здесь есть старый мамин диск Тупака. Это, конечно, не Джастин Бибер, но…
Уэс ухмыляется моей шутке и кладет в рот кусок картофеля:
– Береги свои батарейки. У нас не долго будет электричество.
Его утверждение тут же стирает улыбку с моего лица.
А, ну да. Апокалипсис. Супер!
Я смотрю на испачканную
