– О боже, настоящий обед, – восторг в ее голосе заставляет меня выпятить грудь от гордости, хотя все, что я делаю, это нажимаю кнопки на микроволновке.
– Я, э... собираюсь постирать кое-что. Ты хочешь, чтобы я это забрала? – взгляд Рейн скользит по моему телу, напоминая, что вся одежда промокла и забрызгана грязью.
– Конечно, – я прикусываю щеку изнутри, стараясь не ухмыляться. Если этой сучке нужна моя одежда, она получит ее.
Расшнуровав ботинки, вытягиваю ногу из каждого и оставляю их грязной кучей посреди кухни. Затем медленно и эротично стягиваю с себя рубашку и стараюсь не морщиться, когда вместе с ней спадает повязка. Но Рейн этого не замечает. На самом деле она вообще не смотрит на мое лицо или плечо. Малышка смотрит прямо на мой пресс. Белая майка облепила грудь, как будто я участвую в конкурсе мокрых футболок, поэтому бесстыдно поигрываю мышцами, когда снимаю кобуру и кладу ее на столешницу, а затем и все остальное из карманов.
Я не тупой. Знаю, что выгляжу как влажная мечта каждой девушки, и использую это в своих интересах, когда возможно. Моя внешность и моя изобретательность – единственные инструменты, которые мне были даны в этой жизни. Все остальное приходилось выпрашивать, одалживать или красть. В том числе и маленький черноволосый инструмент, пускающий слюни передо мной.
Расстегивая джинсы, слышу хихиканье Рейн. Не совсем та реакция, на которую я надеялся. Поднимаю глаза и вижу, что ее соблазнительный макияж испорчен дождем, волосы вытерты полотенцем и растрепаны. Она в ужасном состоянии, но, когда улыбается, я замираю, боясь вздохнуть.
– У тебя и здесь цветы? – она хихикает, не сводя глаз с моей промежности.
Смотрю вниз и понимаю, что на мне боксеры с цветочным принтом, те самые, которые мой придурок сосед по комнате подарил мне в шутку на Рождество.
– Они достались мне с униформой, – я ухмыляюсь, стягивая джинсы до конца. Это заставляет ее замолчать.
Глаза Рейн расширяются, когда она впивается взглядом в выпуклость полутвердого члена, обтянутую мокрой тканью моих боксеров.
Его имя может красоваться у нее на спине, но ее соски напрягаются под тканью из-за меня.
Я вылезаю из джинсов и пальцами оттягиваю пояс трусов. Как только собираюсь спустить их, Рейн зажмуривается и визжит. Уронив сверток на пол, она внезапно хватается за свои баскетбольные шорты и сдергивает их вниз.
Майка достаточно длинная, чтобы прикрыть ее задницу, но я все равно получаю отличный кадр этих полных, совершенных сисек, когда она наклоняется, вылезая из шортов.
– Вот! – пищит она, протягивая мне блестящую синюю ткань с закрытыми глазами. – Надень это!
Посмеиваясь, бросаю мокрую одежду в стопку у ее ног. С самодовольной улыбкой направляюсь к Рейн, не имея на себе ничего. И я на сто процентов уверен, что моя куколка напрочь забыла думать о «Как его там» засранце. По крайней мере, сейчас. Черт, судя по тому как она краснеет и кусает свою пухлую нижнюю губку, когда я приближаюсь, киска, возможно, забыла даже свое собственное имя.
Беру у нее шорты и влезаю в них, не торопясь, – выставляя напоказ свои ягодицы. Как только они на мне, откашливаюсь, побуждая Рейн открыть глаза. Я уже стою так близко, что ей приходится вытягивать шею, чтобы видеть мое лицо. Микроволновка звенит, но никто из нас не обращает на это никакого внимания.
– Спасибо.
Ее взгляд падает на мою грудь. Даже не видя, знаю, куда Рейн смотрит и что считает.
– Тринадцать?
Это была первая татуировка, которую я получил. Тринадцать зарубок11 прямо над сердцем. Обычно, когда девушки спрашивают об этом, я просто выдумываю какую-нибудь ерунду: тринадцать – мое счастливое число; день рождения моей мамы был тринадцатого августа; это количество тачдаунов, которые я сделал, чтобы выиграть чемпионат штата еще в средней школе.
Но Рейн не собирается трахаться со мной, что бы я ни сказал, по крайней мере, не в этом доме, – поэтому говорю ей правду:
– Это количество приемных семей, в которых я жил.
Она и глазом не моргнула на мое признание – просто продолжила изучать мое тело.
– А как насчет этого?
Она смотрит на розу и кинжал на моем правом плече, прямо над пулевым ранением. Я смеюсь:
– Ты когда-нибудь слышала песню «Eurotrash Girl»?
Рейн кивает и смотрит на меня.
– Так вот, там есть часть, где он говорит о том, что получил татуировку в виде розы и кинжала в Берлине, так что однажды в выходные, когда я с друзьями поехал на поезде в Берлин на Октоберфест, мы все набили такие татуировки.
– Хм, я почти уверена, что он также говорит о том, что нашел крабов в Берлине, – Рейн морщит нос и бросает на меня вопросительный взгляд. – Или это был Амстердам?
– Нет, я думаю, что в Амстердаме он продавал свою плазму.
– Точно, – усмехается она, – и потратил все деньги на парня в женской одежде.
– Это случается с лучшими из нас, – пожимаю плечами, вызывая еще один смешок у Рейн.
– А что за история стоит за этим? – ее взгляд скользит вниз, к моему локтю.
Я поворачиваю руку, показывая тату целиком.
Фыркаю от смеха.
– У меня был приятель, который не позволял своему татуировщику подходить близко к локтю – слышал, что это самое болезненное место для нанесения чернил, поэтому, пока ему делали тату на бицепсе, я нанял другого тату-мастера в салоне. Он сделал мне прямо на локте. Вел себя, как придурок.
Рейн рассмеялась, и улыбка наконец достигла ее глаз.
– Тебе было больно?
– Сука, как больно.
Вода с одежды добралась до моих босых ног, а глаза Рейн все еще постигают истории, запечатленные на моей коже. Я хотел использовать свое тело, чтобы подразнить и помучить крошку, но вместо этого она читает его как открытую книгу. Когда ее взгляд скользит по татуировке увядшей лилии на моих ребрах – чувствую себя уязвимым, как никогда.
– А эта болела? – она проводит холодным кончиком пальца по стебельку вниз.
– Да, – сглатываю я. – Каждый гребаный день моей жизни.
Ее брови сдвигаются, когда она ищет на моей коже признаки травмы. Нежные пальчики скользят по поникшим розовым лепесткам – по одному за каждый месяц ее короткой жизни.
– Лили была моей сестрой, – я даже не знаю, зачем говорю ей об этом. Может быть, для того, чтобы она перестала меня вот так трогать.
Рейн поднимает голову, а пальчики кладет на мои ребра, прикрывая
