Я в ярости оттого, что смотрю на девятилетнюю версию себя в ее потерянных глазах, и мне хочется выбить это из нее. Я в бешенстве, что ей что-то причиняет боль, а она не позволяет мне избавить ее от этого. Но больше всего меня бесит, что не нашел девчонку достаточно быстро, чтобы, в первую очередь, предотвратить происходящее.
Рейн вскакивает, встает рядом с кроватью со светящимся плейером в руках и смотрит на меня. Она не плачет, не убегает. И впервые с тех пор, как я увидел ее, ждет своего следующего приказа, как хороший маленький солдат.
– Мне нужно, чтобы ты сейчас же кое-что прояснила в своей хорошенькой маленькой головке, – я делаю два шага в ее направлении и указываю пальцем прямо ей в лицо. – ВСЕ БРОСАЮТ.
– Я не знаю, что происходит с твоей семьей, и, честно говоря, это не имеет значения, потому что люди преходящи. Все, кого ты любишь, все, кто причиняет тебе боль – все они уйдут, тем или иным путем. Они могут умереть, их могут посадить в тюрьму, или они могут просто выбросить тебя, как только узнают, какой ты неудачник, но они... БУДУТ... ПОКИДАТЬ... тебя. – Я опускаю руку и делаю глубокий вдох, пытаясь успокоиться.
Качая головой, подхожу к ней и продолжаю чуть менее убийственным тоном.
– Наше дело – это посылать их нахуй и выживать. Вот и все, Рейн. Это наша единственная задача. Мне потребовалось двадцать два года, чтобы понять эту истину, и я хотел бы, чтобы у тебя тоже было двадцать два года, чтобы принять ее, но их нет. У тебя есть два гребаных дня. Так что мне нужно, чтобы ты была мужиком, потому что я не могу делать свою работу без тебя, – эмоции вырвались наружу и начали душить меня, мой голос сорвался.
Рейн качает головой, когда начинает играть новая песня.
– Это неправда, – голос у нее тихий, но твердый, – потому что я не брошу тебя.
Певец умоляет спасти его мрачную, черную душу, но она бросает его12 на кровать и зарывается лицом в мою мрачную, черную душу.
Малышка прижимается к моей обнаженной груди и заставляет чувствовать себя так, словно с меня заживо сняли кожу. Я всего лишь голое мясо в ее руках. Мои чешуя, мех, кожаная шкура – все было содрано. Прикосновение Рейн проникает сквозь каждый слой защиты, которая, как мне казалось, у меня была, достигая мест, которые никогда не видели дневного света. Ненавижу это чувство. Каждый мускул моего тела напрягается от боли, но я все равно прижимаю малышку к себе. Обхватив руками теплое, соблазнительное тело, провожу рукой вверх по ее спине и пропускаю пальцы во влажные и короткие волосы.
– О, я знаю, что ты меня бросишь, – рычу я, отводя ее голову назад, лицом к себе. – Так что до тех пор буду… использовать тебя.
Рейн встает на носочки в тот самый момент, когда я стремительно приближаюсь к ее приоткрытым губам, и наши рты сталкиваются, как два поезда при крушении. Наклоняю голову и погружаю язык в ее рот, не в силах насытиться. Я слишком крепко хватаю сучку за волосы, но не могу отпустить. Вместо этого просовываю другую руку под печальное подобие одежды и сжимаю ее полную, круглую попку. Мое сердце отбивает в груди, когда я проглатываю ее ответный стон.
Руки Рейн скользят вверх по моей спине и по груди, вокруг грудных мышц и обхватывают шею. Чувствую, как твердые, будто камешки, соски прижимаются ко мне. Стягиваю майку этого ублюдка через голову и бросаю на пол. Я едва вижу крошку в темноте, но мне это и не нужно. Мои руки изучают ее изгибы, пробегая по каждому квадратному дюйму тела, покрытого гусиной кожей. Она дрожит, пока я мну идеальные сиськи, и когда прерываю наш поцелуй, чтобы взять в рот один дерзкий, нуждающийся сосок, ее рука тянется ко мне.
Рейн обхватывает меня через шелковистую ткань спортивных шорт, которая и так уже была натянута и изо всех сил пыталась сдержать то, что малышка сделала со мной. Мой член в полной боевой готовности. Он набух и пульсирует в ее руке. Она мягко придерживает мою голову у своей груди. Ее прикосновение такое нежное. Оно вызывает еще одну волну эмоций, сдавливающую мое горло. Мне больно, когда она трогает меня. Она убивает меня.
И я позволяю ей делать это.
Рейн скользит рукой вверх и вниз по моей длине через тонкую ткань, пока я сосу и облизываю языком – ублажаю другой сосок. Ее кожа реагирует на каждый мой выдох. Возвращаюсь к ее губам, глажу руками полную задницу и дразню скользкие складочки. Малышка мурлычет так сладко, что каждый нерв в моем теле вибрирует, как гитарная струна.
Рейн погружает пальцы за пояс шорт и опускает их ниже, осторожно высвобождая меня. Затем ее губы с той же осторожностью перемещаются от моего рта к подбородку, прокладывая дорожку из медленных поцелуев вниз по шее и груди. Она делает шаг назад и опускается все ниже. Все, что я могу делать, это стоять здесь и позволять ей кромсать меня. Линия ее поцелуев для меня, как след от скальпеля. Малышка срезает слой за слоем, раскрывая мою непривлекательную сердцевину и делает вид, что ей нравится то, что она видит.
Но ей не нравится. Никому никогда не нравилось и не понравится.
В ту секунду, когда она опускается на колени, как раз перед тем, как взять мой член в свой лживый ротик, я хватаю ее за волосы и оттягиваю голову назад, лицом к себе.
– Ты не должна этого делать, – сиплю я. И в этот раз потрясенно осознаю, что имею в виду именно это.
Я хочу быть внутри нее, но не так. Так постоянные клиентки баров стараются мне угодить. Туристки, студентки и пьяные разведенки. Они опускаются на колени и смотрят на меня, как порно звезды, пока отсасывают, чуть ли, не умоляя влюбиться в них.
У них у всех патология. Это девушки недолюбленные или брошенные своими отцами.
У этой сучки тоже есть такие проблемы. И вот, она смотрит на меня своими большими глазами, полными отчаяния, собираясь засунуть мой член себе в рот, чтобы угодить мне… также, как все они.
– Ты не хочешь... – голос Рейн затихает, когда я тоже опускаюсь на колени.
Обхватив ее снизу за ягодицы, тяну девочку вперед, раздвигая ей ноги, пока она
