Щеки Рейн, полные еды, розовеют, когда девочка ловит мой пристальный взгляд.
– Что? – спрашивает она обеспокоенно, смахивая невидимые крошки со рта.
– Я просто пытаюсь понять тебя.
– Удачи. Я пытаюсь уже много лет. – Рейн пальцами снимает с палочки последний кусочек корн-дога и кладет в рот.
– Какой ты была в старших классах?
– Без понятия, – она пожимает плечами, – блондинкой.
– Блондинкой? – хмыкаю я.
– Это было единственное, в чем я была хороша. Быть блондинкой. Быть красивой. Быть идеальным маленьким трофеем. Я не была по-настоящему общительной, поэтому большинство людей просто считали меня заносчивой сукой, но оценки у меня были хорошие. Моя мама гордилась мной. Я встречалась со звездой баскетбола и каждое воскресенье ходила в церковь. Ну, знаешь, вся эта фигня, обычная в провинциальных городках.
Пока она говорит, я смотрю на нее и начинаю видеть проблески настоящей Рейнбоу. Тушь размазалась у нее под глазами. Проглядывают полдюйма светлых корней, которые я никогда раньше не замечал. Вижу убийственные изгибы, которые она прятала под всей этой мешковатой одеждой. Яркая привлекательная Рейнбоу превратилась в безбашенную Рейн.
Но обе они не являются настоящей Рейнбоу. Рейн скрывает себя под масками.
Я щелкаю пальцами, когда до меня доходит:
– Ты хамелеон.
Рейн бросает на меня обиженный взгляд:
– Что, я ненастоящая?
– Нет. Ты приспосабливаешься – меняешь свой внешний вид, чтобы соответствовать окружающей среде, ради выживания, как хамелеон.
Рейн закатывает глаза в ответ:
– А ты кто?
– Я? – показываю на себя бутылкой водки. – Я хорошо разбираюсь в людях, – подмигиваю ей и делаю еще глоток. Жидкость обжигает. Морщусь и закручиваю колпачок. – Наверное, это побочный результат смены дома каждые шесть-двенадцать месяцев.
Я ставлю бутылку на ковер рядом с собой, но, когда снова смотрю на Рейн, она уже не смотрит на меня. Девочка смотрит на палочку от корн-дога в руках.
– Уэс? – спрашивает она, вертя деревяшку между пальцами.
– Да?
Рейн бросает палочку в огонь. Она вспыхивает синим, когда загорается, вероятно, из-за всех этих гребаных консервантов и химических добавок.
– Что случилось с твоей сестрой?
Блять.
Я сглатываю и решаю просто сорвать пластырь.
– Она умерла от голода.
Я это сделал. Двигаемся дальше.
Глаза Рейн широко раскрываются, она поворачивается ко мне лицом.
– Что? – она мотает головой, морщит лоб в замешательстве. – Как?
– Пренебрежение, – я передергиваю плечами. – Ей было всего восемь месяцев. Моя мама была наркоманкой и едва могла позаботиться о себе, а наши отцы оба были вне игры. Мне удалось добраться до школы и поискать еду в мусорном контейнере позади «Бургер Пэлас», но я никогда не думал о том, чтобы накормить свою сестру. Она была еще младенцем, понимаешь? Я даже не думал, что она ест пищу.
– О боже, Уэс.
У Рейн открывается рот и кажется, что она собирается сказать что-то еще, но я обрываю ее:
– Она все время плакала. Без перерыва. Я играл в лесу или дома у друзей при каждом удобном случае, чтобы не слышать ее. А потом, в один прекрасный день, плач просто... прекратился.
Я помню облегчение, которое испытал, а затем ужас, обнаружив ее безжизненное тельце, лежащее лицом вверх в своей кроватке.
– Полицейские приехали, когда я позвонил 911, и это был последний раз, когда я видел свою маму. Мой соцработник сказал, что я могу навестить ее в тюрьме, но...
Качаю головой и смотрю на Рейн, ожидая обычные соболезнования. Мне очень жаль. Это просто ужасно. Бла, блять, бла. Но она даже не смотрит на меня. Девочка снова смотрит на огонь, находясь за миллион миль отсюда.
– Моя мама тоже забеременела, когда мне было лет восемь или девять.
Мой желудок сжимается. Рейн никогда не упоминала о том, что у нее есть младший брат, поэтому я почти уверен, что у этой истории нет счастливого конца.
– Я была так взволнована. Мне нравилось играть с пупсами, и скоро у меня появился бы настоящий, с которым можно было бы играть каждый день.
– У нее случился выкидыш? – спрашиваю, надеясь, на утвердительный ответ.
Рейн качает головой.
– Мой папа становится очень злым, когда пьет. Отец никогда не дотрагивается до меня, но иногда, когда он становится таким, моя мама…
Рейн вдруг становится такой тихой. Как будто кто-то выключил ее. Она замолкает. Она перестает дышать. Она даже перестает моргать. Она просто смотрит в этот проклятый огонь, и вся краска сходит с ее лица.
– Рейн…
Она накрывает лицо ладонями, и я знаю, что в любую минуту начнется раскачивание и выдергивание волос.
Вот дерьмо.
– Эй, – я кладу руку на ее оголенное плечо, но она отстраняется от меня, – скажи мне, в чем дело.
Она крутит головой, слишком сильно.
– Ничего, – лжет она, заставляя себя встретиться со мной взглядом. – Я просто... Мне очень жаль твою сестру, – печаль в ее голосе искренняя, но, когда она зевает, это чертовски фальшиво. – Я так устала. Пожалуй, пойду спать, ладно? – Рейн даже не дожидается моего ответа, а практически выбегает из комнаты.
Какого хрена?
Я слышу, как в коридоре хлопает дверь, но не кричу. По крайней мере, пока нет. Уверен, она слишком занята вытряхиванием маленькой белой таблетки из оранжевой бутылочки.
Пофиг. Я не собираюсь преследовать эту сумасшедшую задницу. Буду сидеть прямо здесь, наслаждаться огнем, выпью всю водку и вырублюсь нахуй.
Я делаю большой глоток из ледяной бутылки и слышу звуки музыки, доносящиеся из коридора.
Ну и что? Может быть, она засыпает, слушая музыку.
Затем я узнаю песню – «Stressed Out» группы «Двадцать один пилот».
«Двадцать один пилот».
Она в его комнате, слушает его музыку, одета в его одежду, как будто она все еще принадлежит ему. Но она не принадлежит, и ей давно пора это понять.
Подпитываемый тремя, четырьмя или шестью рюмками водки и непредсказуемым поведением Рейн, которое, очевидно, заразительно, я встаю и топаю по темному коридору, в котором она исчезла, злясь, что мои босые ноги не создают никакого грохота на потертом ковре. Я хочу, чтобы она слышала мое приближение. Хочу, чтобы от моих шагов дрожали стены.
Это дерьмо закончится прямо сейчас.
Моим глазам требуется секунда, чтобы привыкнуть к темноте. Я вижу три двери в коридоре – только одна закрыта. Подхожу прямо к ней и сильно толкаю. Музыка становится громче, когда дверь распахивается, и там, сидя со скрещенными ногами в центре голого матраса, Рейн, раскачивается и смотрит на светящийся mp3-плеер в руках.
– Вставай, – кричу я.
Рейн подскакивает. Ее лицо поворачивается ко мне, но она не двигается.
– Я сказал, вставай нахуй! – мой голос
