— Какой, какой, — раздраженно ответил я, — обыкновенной, как каждый день. Но всяко не мимо вашей несчастной Кучмы!
— Вот в этом все и дело, — Михалыч ткнул в небо сухим прокуренным пальцем, — ехал бы мимо нас, так знал бы, что нас посетило невиданное явление природы, похожее на упавшее на землю большое черное облако. Вот оттуда эти фрицы и вылезли.
Я с сожалением посмотрел на старика. Я-то думал, что его на почве его склочности хватит Кондратий, а к нему тихо, бесплатной квартиранткой, подселилась веселая тетка Шиза. Натерпелся страха на всю жизнь, и теперь ему вместо зеленых чертей повсюду будут мерещиться немецко-фашистские захватчики.
— Не веришь, — вздохнул дед, — ладно, официально тебе заявляю, могу даже в письменном виде, о том, что во дворе у моего соседа, московского туриста, седни ночью видел несколько человек, одетых в немецкую военную форму, и с оружием, которые между собой гуторили по-немецки. Еще я видел два бронетранспортера — один возле черного облака, а один возле дома того дачника. Если моя информация не подтвердится, черт с ним, можешь привлекать меня за ложный донос, клевету и все прочее, что положено в таких случаях. Я старый, мне уже все равно. Но людей-то жалко. Фашисты опять пришли, а они ничего не знают…
И тут я понял, что отвяжусь от назойливого старика только в том случае, если поеду с ним в эту Кучму, посмотреть на его «фашистов». Скорее всего, это реконструкторы с муляжами винтовок, хотя в любом случае, если эти люди находятся на моей территории, я должен знать, кто они такие и чем дышат.
— Ладно, Константин Михалыч, — сказал я, — заявление писать не надо. Потом напишешь, если что, а сейчас садись в машину, и поедем, посмотрим на твоих немцев.
— Ты это, майор, — с сомнением сказал тот, — хоть автомат с собой возьми и кого-нито из своих архаровцев, а то, неровен час, твой пистолет против их винтовок будет просто плюнуть и растереть.
— Так я же с ними не воевать собрался, — как маленькому объяснил я Михалычу, — я же все-таки участковый уполномоченный, а не какой-нибудь армейский майор… Мое дело — задерживать преступников и поддерживать порядок.
— Дурак ты, майор, прости господи, хоть и большой вырос, — со вздохом ответил дед, — ну чисто как хохол — пока не помацаешь, не поверишь. Немцы же, тебе говорят, там, которые фашисты! С ними только воевать, по-другому никак.
Михалыч меня уболтал и, несмотря на все мое неверие в «фашистов», я приказал помощнику участкового сержанту Васе достать из оружейного ящика две «ксюхи» и подсумки с магазинами, после чего присоединяться к нашей честной компании. Сержант Вася у нас ну просто красавчик с плаката. Представьте себе — парень два метра ростом и спортивной фигурой, да и лицом из себя недурен, натуральный блондин, кровь с молоком — так что весь женский пол в округе, как и заезжие туристки, от него просто млеют и тают. Но самое главное его свойство — это широкие плечи, здоровенные кулаки и добрый взгляд голубых глаз, из-за чего даже завзятые бузотеры в Васином присутствии соглашаются жить дружно. На хозяйстве остался второй мой помощник сержант Сергей и делопроизводительница Анюта, которым я приказал паники пока не поднимать, никуда не звонить и никому ничего не сообщать. Мол, мы сначала сами во всем разберемся и внесем ясность.
Короче, так втроем и поехали. Я сел за руль, Михалыч, как проводник, на пассажирское место, а Вася вместе с автоматами и прочей снарягой разместился на заднем сиденье. Навьючивать все это на себя, чтобы походить на ряженых, не хотелось. Хотя у меня в прошлом, в молодые годы, были командировки на Кавказ, да и Вася во время своей срочной службы тоже не генеральские дачи строил. Опыт, как говорится, не пропьешь, хотя в изложенных Михалычем немцев-фашистов нам откровенно не верилось. Если бы верилось, то я бы не стал так подставляться и повел бы себя совершенно по-иному…
Все эти наши разговоры в пользу бедных, конечно, отняли много времени, так что выехали мы только около десяти часов. Ехать нам предстояло километра четыре — то есть, с учетом плохой видимости, дождя и скользкой дороги, на дорогу предполагалось потратить не больше пятнадцати минут. Еще с дороги Унеча-Сураж, при подъезде к повороту на Кучму, с левой стороны, через хмарь и морось стали прорисовываться контуры лежащего прямо на земле огромного черного облака, похожего на застывший в воздухе дым от горящих покрышек. Очень странное, скажу я вам, облако — я даже и не знал, что сказать. Никогда не видал подобного. Однако недоброе предчувствие уже закралось в мое сердце, и я молча вглядывался в странное явление, пытаясь понять, что же это может быть.
Сержант Вася, напротив, коротко, но емко выразился несколькими чисто русскими непечатными выражениями, а потом сказал, что если Михалыч не соврал нам в своем рассказе, то эта штука должна быть ничем иным, как межвременным порталом, через который к нам сюда лезут немцы из времен Великой Отечественной. Вася у нас фантазер — то есть любитель фантастики — запоем читает разные книжки про то, как наши парни попадают на ту войну и лихо крошат разных фашистов. «Эх, товарищ майор, хочу туда, на войну, сражаться за Родину, а не разбирать подробности пьяной драки на школьной дискотеке» — говорил он мне во времена приступов душевной откровенности. Вот, блин, еще один опоздавший родиться человек. А мне и в своем времени неплохо — главное, как следует делать свое дело, и Родина тебя не забудет.
Повернув с главной дороги в сторону Кучмы, мы проехали еще метров восемьсот. И тут нас обстреляли из пулемета. Это было так неожиданно, что мы все оторопели. Впереди в серой дождевой мути, багровой бабочкой трепетало дульное пламя, очередь грозно выговаривала «та-та-та» — и все это выглядело чудовищно нереалистичным здесь, на мирной земле Брянщины… Из моего рта непроизвольно плотным потоком вырвались самые грязные ругательства. Да что же это за чертовщина такая?
Огонь велся прицельно с дистанции метров в триста. Поэтому прежде чем я успел что-то сделать, несколько пуль ударило в капот, лобовое стекло — пробитое в нескольких местах, оно брызнуло осколками; а позади меня охнул и выматерился сержант Вася — очевидно, его зацепила одна из этих пуль. Например, та, что свистнула совсем рядом с моим ухом. Полицейский Форд «Фокус» — это все-таки не бронетранспортер. Тело само вспомнило опыт прошлых кавказских командировок — руки до упора вывернули руль, а нога до предела вдавила педаль газа — и Форд, визжа шинами по мокрому асфальту, заложил крутой полицейский разворот с заносом, после чего на полном газу принялся уносить наши задницы из этого опасного места.
Кто бы там ни был — немцы-фашисты или кто-нибудь еще, вроде залетных правосеков, — но эти гады сразу открыли огонь на поражение, даже не попытавшись вступить в переговоры, а потом еще и пытались стрелять нам вдогон. Но к тому времени как пулеметчик дал вторую очередь, мы уже скрылись за поворотом обсаженной деревьями дороги. Я подумал, что Михалыч, пожалуй, не спроста так беспокоился, и что мне надо обязательно перед ним извиниться и поблагодарить за бдительность… Но это потом, когда мы выберемся туда, где нас не достанет этот гребанный, неизвестно откуда взявшийся, пулеметчик, а пока же у меня есть более насущные заботы. Из-за разбитого несколькими пулями, помутневшего от мелких трещин стекла мне ни хрена не видать дорогу. Втянув кулак в рукав куртки, я, одной рукой держа руль, привстал на сиденье и несколько раз ударил по лобовому стеклу, отчего оно, выпав наружу, рассыпалось мелкими кубиками. Видимость сразу улучшилась, но вместе с тем в салон ворвался холодный сырой ветер пополам с каплями дождя. «Ипическая сила, — подумал я, отворачивая от ветра лицо и отплевываясь от бьющей в лицо рот и нос дождевой воды, — в такую погоду без лобового стекла можно ездить только в акваланге».
Кроме разбитого лобового стекла, у нас еще был пробит радиатор, продырявлены оба передних ската, которые держались только на автоподкачке, зеркало заднего вида показывало только муть трещин на заднем стекле. Скорее всего, имелись и другие повреждения. От пулеметчика, цирроз ему в печенку, мы ушли, но из-за полученных повреждений, проехав еще пару километров, мой «Форд» наверняка встанет. При этом в первую очередь (благо рация и телефоны уцелели), требовалось доложить начальству обо всем произошедшем. Но как о таком докладывать?! Если я начну излагать события в том же стиле, в каком Михалыч рассказывал мне о «напавших немцах», то меня также сочтут сумасшедшим, или, в лучшем случае, пьяным.
