- Я бы на твоем месте пока не дергался, месяца три тут пожил, а затем уже можно и дальше идти.
- А можно?
- Дык чего ж мне, жалко что ли? Окромя меня здесь никто почитай и не появляется. С голоду не помрешь, кое-какие припасы в подполе есть, да и я буду наведываться раз в месяц. Дровишек уж нарубить-то сможешь, вон колун в углу стоит, отвары какие варить - подскажу.
- А если погоня все-таки набредет на вашу заимку?
- Оно, конечно, всякое может быть, - философски заметил Кузьмич. - Иногда и баба пятерню рожает, у нас такое было три года назад, вот те крест. Однако ж, другого ничего предложить не могу. Идти тебе через зимнюю тайгу, тем паче в таком состоянии, все равно нельзя. Ну как, остаешься?
- Остаюсь, - ответил я после легкой заминки.
- Ну и ладно. Тогда давай, обживайся, попозже я тебе покажу, что в подполе хранится, а я пока шкурками займусь.
В следующие два часа охотник соскабливал со шкурок жир, прирези мяса и сухожилия, протирал тряпкой с опилками и натягивал на деревянные дощечки в метре от печки. Назывались они 'правилки', как объяснил Кузьмич. Беличьи на мелкие, шкурку росомахи - на 'правилку' покрупнее.
- Теперь пусть сохнет, - с чувством выполненного долга произнес охотник. - А я пока раствором займусь.
В соляном растворе, по словам шкурки должны были пролежать не меньше 12 часов. За это время мой спаситель собирался походить по округе и еще пострелять пушнины, пообещав к темноте вернуться.
- К вечеру вернемся, может, даже с прибытком. Тогда уж можно будет и в заготконтору все сдавать. Вон под топчаном еще десятка два шкурок лежат, уже готовые, - кивнул он на мою лежанку.
- И много платят?
- Сколько платят - все мое, - усмехнулся охотник. - А если серьезно, то на жизнь хватает, но и только. Ну и кое-что дочке в Ленинград отправляю, она у меня там на врача учится.
- А жена ваша где?
- Так нет ее, - нахмурился Кузьмич. - Три года уже как от чахотки померла. Дочка и сказала, что выучится на врача, чтобы в нашем поселке никто больше не умирал.
- Обещала вернуться? Похвально, хотя в Ленинграде наверняка у нее будут предложения работы, если она закончит учебное заведение с хорошими оценками.
- Вернется, куда она денется... У нее жених здесь, Ванька, сын директора заготконторы, они жениться решили, когда моя Дашка с учебой закончит и в поселок вернется. Я уж, чего там, сам понемногу на свадьбу откладываю, какое-никакое приданое все равно нужно.
- А сами вы, извиняюсь, потомственный охотник?
- Потомственный ссыльный, - хмыкнул в бороду Кузьмич. - Деда моего в эти края еще при Александре II Освободителе вместе с семьей сослали, чтобы в Москве народ не мутил. Я уж тут и родился.
- А кем был ваш дед?
- Кем был? Хм... Был он, милок, чиновником особых поручений при генерал-губернаторе Долгорукове.
Что-то такое мне вспомнилось, поскольку одно время я всерьез зачитывался Акуниным.
- А фамилия ваша, случайно, не Фандорин? - наудачу спросил я, сам понимая, как глупо звучит мой вопрос.
- А с чего ты взял, что Фандорин? Не, мы Лукины.
- А как же ваш дед народ мутил? Против царя агитировал?
- В том-то и фокус, что ратовал за отмену дворянского сословия, как изжившего себя. А сам был дворянином, это, получается, против себя же и агитировал.
- Получается, вы еще и из дворян?
- Пращур мой, слышал еще от деда, под Петром Великим воевал шведа, знаменосцем был. А сам рекрут из простых землепашцев, но Петр Лексеич его храбрость оценил, дворянским титулом пожаловал и земли выделил под Псковом.
- А в чем храбрость состояла?
- Не дозволил недругу завладеть знаменем полка, в одиночку, с палашом в руках, израненный, отбился от десятка шведов.
- Это действительно серьезно, - согласился я.
- Серьезно, - подтвердил Кузьмич. - Да только лишили моего деда дворянского звания. Для отца и меня-то, может, и к лучшему, потому как после революции с дворянами разговор был короткий.
- Не было бы счастья, да несчастье помогло, - хмыкнул я. - А поселок ваш, наверное, Кослан называется?
- Он самый. Слышал о нем?
- Да просто на карте отмечен, а других населенных пунктов в округе вроде бы как и нет.
- Ну да, это верно, места здесь глухие. Сто верст можно пройти и ни одной живой души не встретить, только зверье непуганое. Ну так оно и хорошо, чужие люди тебя не потревожат. Я тебе сейчас еще отвара сделаю, пить нужно часто, чтобы хворь быстрее выходила. И поснедать достану, чтобы самому в погреб не лазать, силы тебе беречь надобно.
Так я и остался один в избушке коротать зимний день. Лежал, глядя в светлое пятно оконца, до которого мог дотянуться, не вставая, рукой и, поскольку заняться больше было нечем, размышлял.
Вот лежу я в таежной заимке на топчане под пестрым одеялом, дело идет на поправку, а куковать мне здесь аж до самой весны. Даже до мая, когда, наконец, море не очистится ото льда и не пришвартуются в архангельском порту иностранные суда. И на одном из них, если сильно повезет, мне удастся уплыть из страны, где меня не очень любезно приняли некоторые облеченные властью начальники. А что ждет меня там, на чужбине, где я никому не нужен? Смогу ли я что-то сделать для своей Родины, прежде чем на нее обрушится вся мощь фашисткой Германии? Или затаюсь, забьюсь в самый дальний угол планеты, чтобы там меня не отыскали люди Ежова? А может, никуда не уходить? Думаю, Кузьмич не выгонит меня, если я скажу, что хочу тут остаться. Места, как он говорил, глухие, кто меня здесь найдет? Пережду войну, потом можно будет как-нибудь легализоваться...
Нет, чувствую, не смогу спать спокойно, зная, что из-за моего бездействия будут гибнуть люди, которых я мог бы спасти. Не знаю, каким образом, но мог бы.
Ориентировочно часа в два дня я пожевал вяленой оленины с орехами, затем, чуть подождав, выпил кисло-сладко-горький отвар, который стоял подогретым на 'буржуйке'. Подбросил в печку дровишек и снова улегся на топчан, натянув одеяло до подбородка. Не заметил, как затянула дремота.
Проснулся от звука открываемой двери. Вернулись Кузьмич и Айва. С пояса охотника свешивались еще пяток освежеванных беличьих шкурок.
- Как самочувствие? - поинтересовался хозяин зимовья с порога, обметая унты веником из связанных пучком прутьев ивы.
- Ломит, а так жить можно. Смотрю, охота была удачной?
- Была бы лучше, не упусти я куницу. Вроде и ветка не хрустнула, даже старался не дышать, когда выцеливал, а она возьми - и сорвись. Только ее и видел... Ну ничего, я место приметил, в другой раз там поохочусь.
- А что за винтовка? Мелкашка небось?
- Она самая, ТОЗ-8, - не без гордости кивнул Кузьмич на свое орудие труда, висевшее на вбитом в стену гвозде. - Белку в глаз бить - самое то. А зрение меня еще, слава Богу, не подводит.
Охотник занялся приготовлением ужина. На этот раз горячим блюдом была перловая каша с тушенкой - крупу Кузьмич замочил еще перед уходом.
- Слушайте, Фрол Кузьмич, - сказал я, потягивая травяной чай, в который уже успел влюбиться. - А почему вы мне помогаете? Ведь если бы сдали меня властям, получили бы какое-нибудь вознаграждение. А так, если узнают, что укрывали беглого преступника, вам самому могут срок впаять.
- А потому что человек ты хороший. Я это еще там, в тайге понял, когда тебя больного нашел. Плохих людей я чувствую. Да и Айва, - он потрепал загривок льнувшей к нему собаки, - тоже тебя признала, а у нее чутье на людей даже получше моего. И ты это... Прекращай выкать, а то я себя совсем старым чувствую.
- Договорились, - не смог я сдержать улыбки. - Слушай, Кузьмич, а можно в какой-нибудь лохани нагреть воды, чтобы я смог хотя бы протереться влажной тряпкой? А то после хождения по тайге и потения от отвара уже попахивать начал...
- Это можно, - хмыкнул в бороду охотник. - Лохань найдем, а уж снега вокруг навалом, на печке погреем. Да и я заодно обмоюсь, тоже запаршивел порядком.
Этот вечер мы посвятили банным процедурам, насколько это было возможно в таких условиях. С потом и грязью я словно смыл с себя и болезнь, на следующий день почувствовав себя уже вполне бодрым, за исключением легкой слабости. Даже рискнул сделать зарядку в технике цигун, немало тем удивив хозяина зимовья, который забился в угол, оттащив туда и стол, чтобы дать мне побольше пространства. Зарядку я закончил медитацией.
