Машина приехала быстро, минут через пять, в которые я сидела, а Стас молча стоял рядом. Я уже видела ее раньше и сразу узнала, как и сидящего за рулем симпатичного рыжеволосого парня с хитрой усмешкой в голубых глазах. Хлопнув дверью, он вышел из автомобиля и громко присвистнул, уставившись на нас.
— Фрол, я не ослышался, и ты сказал срочно? Оппачки! Что за сюрприз? Сводная сестра опять потерялась и ее необходимо доставить домой?
— Рыжий, давай не сейчас.
— Да мне-то что. Скажи спасибо, что я как раз при колесах оказался, а то ведь мог и не приехать. Привет, Настя! — обратился ко мне как к старой знакомой. — Чего такая хмурая? Двойку получила? Или мальчишки за косы отдергали?
— Заткнись, придурок!
— От придурка слышу. Еще и малолетнего. И все же?
Но за меня снова ответил Стас.
— Ногу в спортзале ушибла. Идти не может. Все? На все вопросы ответил?
— Ладно, — стал серьезнее парень. — И куда теперь?
Я даже не успела запротестовать. Вообще ничего не успела сказать, все еще смотрела на незнакомого, взрослого друга сводного брата, хорошо одетого и уверенного в себе, когда Стас, отобрав рюкзак, закинул его на плечо и, легко оторвав меня от скамейки, вскинул себе на руки. Направился к машине твердой походкой, как будто не первый раз носил девчонку. Не осторожничая в шаге, как Петька, и не смущаясь посторонних глаз. И это тоже не было на него похоже.
— В больницу!
— Черт, Фролов, клянусь, это что-то новенькое…
— Нет, не перелом. Ушиб. Таранная кость цела, и слава Богу! Лед. Покой. Фиксирующая повязка. Троксевазин на место отека и только через сутки-двое водочный компресс. И сон. Много сна. В конце концов, твоя сестренка слишком бледная. Все понял?
— Да.
— Ну, удачи. И в следующий раз лучше воздержись от всяческих прыжков с высоты, ясно?
И мое «да», в ответ на внимательный взгляд доктора.
— Спасибо, Стас, я сама пойду. Правда, у меня получится.
Сейчас на ноге была тугая повязка, и ступать оказалось куда легче. Мне хватило того внимания, что окружало нас в больнице, когда Стас искал врача, а после относил меня в кабинет рентгенолога и назад, везде представляясь, как старший брат. Я устала слышать биение своего сердца и прятать взгляд от серых внимательных глаз, находящихся неожиданно близко. Сегодня сводный брат много видел и легко касался меня. Даже не подумал отвернуться, когда пришло время снять обувь и показать ногу врачу.
А после привез домой.
— Я знаю, как все произошло, Эльф. Я видел. Ты могла покалечиться.
— Не думаю, что скажу об этом Марине.
— Я скажу. Найду способ.
— Не надо. Все равно нам никто не поверит.
Мы находились дома вдвоем, и он снова преграждал мне путь. Внезапно дотянувшись рукой, погладил прядь волос у лица. Пропустил их сквозь пальцы, молча наблюдая, как они рассыпаются, возвращаясь на заалевшие щеки. Это было так же чувственно и остро, как тогда, на лестнице, когда он гладил мои губы, а после обозвал глупой доверчивой скелетиной, и я отступила. И, конечно, вскрикнула.
Стас словно очнулся. Медленно сжал руку в кулак, опуская. Посмотрел хмуро, играя на скулах желваками, возвращая холод в пристальный взгляд.
— Не проси меня больше помочь тебе. Не сейчас.
Я прислонила затылок к стене, выдыхая боль от неосторожного шага. Сам не замечая того, он подошел ближе.
— Я не прошу.
— Ты не понимаешь! Я не могу поднять тебя на руки, не хочу касаться! Не здесь! Не тогда, когда мы… когда мы одни, а ты почти раздета!
Я всего лишь сняла с себя куртку и школьный жакет, и мои ноги больше не были голыми, но он достаточно насмотрелся на них сегодня, чтобы то, о чем сказал, прозвучало достаточно убедительно для нас двоих.
— Я не стану просить. Я помню все, что ты сказал мне вчера. И раньше, о своей ненависти.
— Верно. Ты дома, скелетина, а значит, мне больше нет до тебя никакого дела. Я позвоню родителям.
— Да.
— Ты была одна, и я не мог тебя бросить. Я обещал матери. Это ради нее, понимаешь?
— Понимаю. Спасибо, Стас, что помог.
Но мы снова стояли и смотрели друг на друга, а он все не уходил.
— Повтори еще раз.
— Спасибо…
— Нет, не это!
— Стас…
— Черт, Эльф! — теперь его ладонь оказалась на моей шее, поймав всполошенный горячим прикосновением пульс. Участившийся только сильнее, когда большой палец сводного брата вслед за тяжелым взглядом спустился к ключице. Ударив по пуговице выше груди, расстегнул верх блузки, шершавой подушечкой лаская кожу.
— Такая нежная…
— Стас, не надо.
— Знаю. И ненавижу тебя за это. За то, что ты есть. Вот такая тощая и хрупкая, как стекло, похожая на сказочного эльфа девчонка, которую так легко сломать. Все было легко и просто до того, как ты приехала в этот дом и выжила меня из моей комнаты. Лучше бы я никогда не знал тебя. Лучше бы не знал!
Он все-таки отпустил. Ушел к себе, оставив стоять одну в большом холле, и я понадеялась, что Стас услышал меня, когда мой голос догнал его на лестнице.
— Пожалуйста, не звони родителям! Не говори, что случилось! Мне уже лучше, а Галина Юрьевна будет переживать.
Мачеха с отцом вернулись поздно. Часом раньше Стас принес обезболивающее, как всегда, войдя в спальню без стука, молча оставил лекарство с водой на тумбочке рядом с кроватью, и теперь нога терпимо ныла, позволяя мне спокойно лежать. И даже думать о том, что рассказала по телефону Кузнецова. Оказывается, Аня Скворцова была уверена, что Воропаева подстроила падение, видела, и рассказала о поступке подруге, ну а верная Дашка уже высказала все Маринке в лицо. И пусть та не созналась, сказав, что весь танец ее тошнило и вообще было дурно от такого количества людей, что она ничего не помнит из-за волнения, я больше не чувствовала настолько остро своей вины перед Альбиной и остальными девочками.
Оказалось, родителям Стас все-таки позвонил. Объяснил в двух словах, что случилось, заверил, что я в порядке, оставив мачеху и дальше разбираться с приезжими итальянцами. Вернувшись, она сначала поговорила с сыном, и только потом поднялась ко мне. Мягко выпроводила за дверь отца, который молча стоял на пороге комнаты и смотрел на меня.
— Ты, Гриша, не стой столбом, смущая Настю. Все хорошо с твоей девочкой. Разберемся! Лучше принеси-ка нам чаю с молоком, и что-нибудь к нему, посытнее. Мы здесь поужинаем, а вы со Стасом давай уж по-мужски на кухне. И не вздумай Нину Ивановну тревожить, а то не миновать ей нового приступа! Так что случилось, Настя? — спросила тихо, спокойно, прежде плотно закрыв дверь, присев рядом на постель, но я все равно не смогла обо всем рассказать мачехе. Я помнила о том, что Марина дочь ее близкой подруги и появилась в этом доме гораздо раньше меня. Не могла не помнить. Если бы не Стас, мой рассказ для мачехи так и прозвучал бы — рвано и скомкано.
— М-да, всего я могла ожидать от дочери Веры, и смешков, и упреков, не зря подругу предупреждала, просила поговорить с детьми на твой счет, уж больно они с Сережкой избалованы. Но чтобы Марина настолько тебя невзлюбила — не ожидала.
— Может быть, она случайно?
— Ох, девочка. Сыну я верю, как себе. Он у меня видное скроет, но не соврет. А отношение Марины к тебе я еще в магазине заметила, никудышная из нее актриса. Догадалась, что нет дружбы у вас, вот только понять не могу: что за злость такая лютая? Ну не из-за Стаськи же? Чего вам еще делить?
— Что?
— Ай! — Галина Юрьевна легко отмахнулась, предлагая не брать ее слова во внимание. Сказала хмуро: — Вере я, конечно, скажу, Настя. Не оставлю поступок Марины без внимания. Не нравится мне все это.
— Но…
— И доказывать мы ничего не будем. Себя надо уважать. Знаю, что Воропаевы не поверят и, скорее всего, от моих слов будет мало толку, но картина рисуется куда как серьезная. Ты пострадала, и прежде всего для тебя все могло обернуться нешуточной травмой. В этой ситуации для нас с Гришей здоровье и благополучие наших детей важнее добрых отношений со старыми знакомыми. Если для них важна справедливость, они спросят с дочери. Если нет, я потребую у дирекции школы предоставить видеосъемку праздника, и будем вместе разбираться с произошедшим инцидентом.
