— Где я упустила? Сначала Стаська, потом ты. Недоглядела, недостаточно уделила внимания. Ты прости, Настя, я не нарочно. Просто жизнь такая сложная штука, а мне так непросто все досталось…
Это было слишком, слезы душили, и я, все бросив, порывисто обняла ее:
— Галина Юрьевна! Вы самая хорошая на свете! Я очень, очень вас люблю! Отпустите…
Это был день испытаний, и даже отец поднялся ко мне. Для прощания время еще не настало — я так и не поняла, зачем он пришел. Долго смотрел на мои сборы — в спальне сводного брата после меня оставалось много рисунков и стихов, и я старалась убрать их, чтобы оставить комнату после себя такой, в какую однажды вошла. А затем вдруг окликнул:
— Настя…
Наверно, если бы я знала, что останусь, я бы никогда не осмелела настолько, чтобы задать ему этот вопрос. Но я возвращалась домой и верила, что очень долго не увижу его.
— Почему ты меня не любишь? Папа, в чем моя вина?
— Нет, дочка, это не так!
Первый раз его голос прозвучал решительно, и на короткий миг мне захотелось ему поверить.
— Я знаю. Я чувствую.
— Нет, Настя, нет!
Но обнять меня так и не решился. Только сказал непонятное и скупое, коснувшись ладонью затылка:
— Ты когда-нибудь поймешь. Но не прощай меня, дочка, я не заслужил.
И снова ушел, оставив меня одну. А я не хотела говорить с ним, первый раз в жизни не хотела. Я стояла у окна и смотрела на темную высокую фигуру меж заснеженных елей, всей душой желая забыть того, кто причинил мне столько боли.
Он ворвался в дом, словно ветер. Быстрый и невидимый, такой же порывистый и по-зимнему колючий, как новогодняя пурга за окном, и стих за моей дверью. Горячие ладони легли на дерево, а мне вдруг показалось, что они опустились на плечи.
Никто не сказал, но я знала, что в ту ночь именно он принес меня в дом. За неделю, что прошла с нашей последней встречи, я столько раз мысленно разговаривала с ним. Ругала, обижалась, не прощала… и вот теперь он снова находился рядом. Мой сводный брат. Я могла не видеть его, но чувствовала близость каждой клеточкой кожи, что так и звенела от боли.
Он. Стас. Моя первая, разбитая вдребезги любовь.
Когда он вошел в спальню, я стояла в стареньком платье, в котором приехала сюда, и в бабушкином кардигане. Я возвращалась в свой город и в свой настоящий дом, в привычную прошлую жизнь такой же провинциальной девчонкой, неяркой и неприметной, какой однажды уехала. Мне больше ни для кого не хотелось быть красивой. Отныне я хотела быть собой.
Я не повернулась к нему, пусть сердце и застучало отчаянно, лишь бросила одними губами:
— Уходи. — До поезда оставалось не так много времени… Я очень надеялась все забыть.
— Нет. Настя…
Всего два слова, а как будто в пропасть сорвалась. Ударилась больно и от этой боли не осталось сил молчать. Обида, что тлела внутри, вспыхнула, обожгла легкие, заставив повернуться к Стасу и выкрикнуть в лицо, пусть больное горло и съело звуки, от силы крика почти лишив голоса.
— Я тебя ненавижу! Ненавижу, слышишь! — И отшатнуться от ужаса, от силы прозвучавшего в комнате признания. От того, что от слова не отказалась. — Как ты мог рассказать?! Они смеялись! Ты смеялся! Мне было так больно! Ненавижу!
В куртке нараспашку, с мокрыми от снега прядями волос и блестящим взглядом он выглядел каким-то безнадежно-потерянным и вместе с тем диким, точно ему нечего было терять. Он шел ко мне, а я отступала, повторяла вновь и вновь, а в ответ слышала…
— Ты меня любишь.
— Нет.
— Любишь!
— Ненавижу!
— Любишь! — он подошел и поцеловал меня. Прижал губы к моему рту жадно, с отчаянием. Обнял совсем не ласково, так крепко, словно действительно хотел удержать над пропастью. С трудом оторвав губы, во время моего хриплого вздоха покрыл поцелуями щеки, нос, подбородок. Потребовал упрямо: — Любишь! Скажи! Скажи!
Он бы удержал меня, обязательно удержал. В руках сводного брата хватало силы удержать нас двоих над любой пропастью. Если бы не было поздно, и если бы я уже не упала.
Но какой бы тощей ни казалась скелетина, у нее хватило сил, чтобы вырваться и отступить. Прошипеть с отчаянием в красивое лицо, потому что на крик дыхания не осталось.
— Люблю. Да, люблю! И ненавижу! Никогда, слышишь, никогда не смей меня касаться! Никогда! Я не вернусь к тебе, не вернусь!
Он стоял на перроне и смотрел, как, дернувшись, покатился вагон. Как медленно поезд отходит от станции, все дальше и дальше разделяя нас. Увозя меня от того, кого я, вопреки всему любила всем своим юным сердцем.
— Настя… Настя!
Именно серые глаза Стаса я видела последними, когда думала, что навсегда покидаю город.
Ну и, собственно, конец первой части.
17 (Вторая часть)
POV Настя
— Арно, прекрати, слышишь! Отдай телефон! Это глупо!
— Нет! Я хочу как можно больше оставить себя твоей памяти и этому месту, иначе потомки не простят герою такой халатности! Меня же должны воспеть в легендах! А вместе со мной и тебя!
— Чудак! Это несерьезно! И потом, даже у легендарных личностей есть чувство меры! В конце концов взгляни на часы, на экспресс опоздаем!
— Только не у меня! Бррр… Как же я не люблю все эти меры и условности. Ну, давай, Стэйси-Белль, иди сюда! Скажи объективу «чиииз», тебе со мной не справиться! Вот увидишь, будешь потом смотреть и с тоской вспоминать наше общее прошлое!
Арно строит рожицу и обнимает меня за плечи. На самом деле это не глупо и не серьезно, а очень даже весело — привычно дурачиться вместе, поэтому, глядя, как мой друг делает селфи с нами и с собой любимым на фоне фонтана Версальского дворца, я хохочу. Жаль, что это лето подходит к концу, я действительно буду по нему скучать.
— Как есть чудак! — улыбаются Марсела с Фабьеном, наблюдая за нами. Они держаться за руки и переглядываются. Их парочке всего три дня и они мило смущаются, когда Арно фотографирует их на мой гаджет. Снова снимает всех нас крупным планом. Отвечает запоздало:
— Подумаешь, экспресс! Это же Иль-де-Франс, детка! Лучшее наземно-подземное сообщение в Европе! Доберемся! А фонтаны через пять минут отключат и ку-ку! Когда еще соберемся вместе! — легко отмахивается от купленных нами, лежащих в сумках, билетах до Парижа.
Мы все вздыхаем и переглядывается. Характер у Арно Бонне легкий и заводной, хотя душа склонна к меланхолии, и он часто обижается. Ни у кого из нас нет желания с ним спорить, тем более, что расставаться действительно не хочется.
Вообще-то Арно классический танцор, красивый голубоглазый блондин из той серии типов, кто отпускает волосы до плеч, сводя девчонок с ума. За последний год, что мы не виделись, у него появился хвост и твердое убеждение, что на прекрасных дам его новая прическа действует убийственно. Особенно, когда он на сцене танцует партию Париса или в маленьком Парижском театре «Физика движения» современный постмодерн. Я знаю, что Бонне изумителен в танце, но мне он нравится просто так. Он осветляет пряди и красит ресницы черной краской, но я об этом никому не скажу — за два месяца проживания в одной квартире, мы много чего узнали друг о друге. Правда, я о нем куда больше — Арно совершенно не умеет хранить секреты и часто сам способен ошеломить откровенностью. Да, по части доверия и душевного обнажения — мы разные, а в остальном… Из нас получились неплохие соседи и, хочется верить, друзья.
Мы познакомились на сайте Версальской летней школы архитекторов, когда вместе искали партнера на съем квартиры. Я еще не очень хорошо знала французский, плохо ориентировалась на местности, и при переписке приняла его за девушку, а после отступать было поздно. Мы встретились, увидели друг друга, осмотрели жилье и решили попробовать. Сырные гренки, что заботливо оставила для нас хозяйка квартиры, мадам Симон, на крохотной кухне двухкомнатного таунхауса, понравились нам двоим, закрепив договор.
