Арно оказался из семьи инженеров и архитекторов, его отец все еще был против увлечения сына танцами (хотя, признавая за последним талант, исправно оплачивал обучение), поэтому летнее время мой друг посвящал отцовской мечте и известной школе, так же, как я. Второе лето мы провели вместе, изучая один курс дизайна, стажируясь в одном архитектурном ателье, выполняя и защищая один общий проэкт на двоих, и не заметили, как летняя практика подошла к концу. А значит, пришло время прощаться и возвращаться домой.
— Домой, Стэйси-Белль! Домой! К черту архитектуру! К черту лекции и преподавателей! Да здравствуют пенные вечеринки в Ницце! У меня будут целых две недели, чтобы по-человечески оттянуться! Хотя по тебе, малышка, я буду скучать! Ты ведь ждешь возвращения домой, правда? — живо интересуется друг, и я спешу ему улыбнуться.
— Правда.
В моем случае не совсем домой, но я стараюсь об этом не думать. Пора взрослеть, Настя. Определенно, пора.
А после — ключи в почтовый ящик и прощай Версаль!
Все мои вещи вместились в рюкзак и сумку, что послушно катится за мной по перрону станции Versailles Rive Gauche. Парни помогают нам с Марселой войти в экспресс и пробивают билеты до вокзала Монпарнас.
— Обещай, что заедешь к нам пообедать! — требует непоседливый Арно, едва мы все располагаемся в креслах, а поезд разгоняется. — Моя бедная маман все еще надеется, что ее сын одумается и превратится в доброго отца семейства — она будет счастлива увидеть рядом со мной девушку.
Месяц назад у него случилась большая трагедия — Арно бросил друг, уехав с танцевальным шоу в Лондон, и он отчаянно требует моего внимания. Однажды он признался, что до встречи с Леоном встречался как с парнями, так и с девушками, но большое чувство помогло ему определиться. Он сказал о своей любви запросто, как-то за ужином разгрызая крылышко индейки, и я после долго пыталась переварить услышанное. А когда устала, то просто махнула рукой. В том, что он «не такой как все» — Арно признался сразу, в первый день нашего знакомства, и это не помешало нам стать добрыми соседями и друзьями. В конце концов, я не собиралась копошиться в его личной жизни.
— На-азтья, ну, по-жа-алуйста, — коверкает Арно русский язык, хлопая угольно-черными ресницами, заглядывая в глаза, и я киваю. До посадки на самолет у меня есть в запасе несколько свободных часов, Париж мы с Марселой давно исколесили в воскресных поездках… почему бы и не познакомиться поближе с добрым семейством Бонне? Тем более, что я о них давно наслышана.
— Но обещай, что представишь меня только как подругу и соседку! Никаких отношений и пыли в глаза родителям, они не заслужили!
— Только друзья, Стэйси-Белль, обещаю!
Марсела с Фабьеном целуются, и парень украдкой смотрит на меня. Я тут же отворачиваюсь к окну, делая вид, что не замечаю его взглядов, но рука Арно уже обнимает плечи, а ехидный шепот ударяет в ухо:
— Не завидуй, детка. Сама виновата. Если бы ты позволила, этот мучачо, что сейчас мнет Марселу, мог достаться тебе. Он хотел, я знаю.
Я тоже знаю, но в который раз равнодушно отвечаю, предпочитая, чтобы меня обнимал Арно, а не кто-либо другой. Хотя и другу я никогда не позволяю ничего лишнего.
— Зато я не хотела. Перестань, Арно! — снова смеюсь, когда Бонне, шутя, кусает меня за ухо и делает снимок. Еще один, и еще! Повторяет довольно, запуская пальцы в мои волосы:
— Все-таки я люблю тебя, крошка-Белль, и буду скучать. Не хочу, чтобы тебя увидел Леон и вместе с тем хочу. Я ужасный мазохист, ты знала?
Ясно. Я грустно вздыхаю. Он выставит наши фото в инстаграм и фейсбуке, в надежде вызвать ревность у бывшего друга. Он обещал мне, но не удержится.
— Это не поможет, Арно, — намекаю, что поняла его расчет. — Не сделает тебя счастливее.
— Знаю.
— Тогда зачем?
— А если для меня? Разве я не стою твоей памяти, а ты моей?
В моем телефоне вся память забита голубоглазым блондином Бонне и нашей совместной жизнью в маленьком таунхаусе. Рабочими моментами в архитектурном ателье, проектом и чертежами, так что здесь он лукавит. Но я решаю, что еще один снимок ничего не изменит.
— Только для тебя, — откидываюсь на сидении, великодушно разрешая другу запечатлеть себя на фоне залитого солнечным светом окна парижского экспресса, и тут же отвлекаюсь на свой телефон, когда раздается звонок.
— Алло? Алло?
Но как назло поезд входит в туннель и звук пропадает.
— Что со связью? Никак не дозвониться!
Голос из сотового звучит знакомый, родной. Когда дело касается этого человека, я готова заставить мир подождать.
— Конечно, не дозвониться! Электричка ушла под мост! Но я здесь, не волнуйся, слышу тебя!
— Успеваешь? Все равно переживаю.
— Вполне! Я уже на полпути к Парижу! Рейс только через четыре часа, так что даже успею купить тебе к ужину шоколадный десерт!
— Не выдумывай! Я сама способна закормить десертами пол французской столицы! Лучше приезжай скорее!
И через пару секунд обрыва связи:
— Стася…
— Мама Галя…
— Я уже говорила…
— Не волнуйся, я возьму такси!
— Не понимаю. Где это видано, чтобы рейс переносили на три часа раньше? Безобразие! А если ты опоздаешь?
— Все будет хорошо, обещаю! Я прилечу вовремя! Заканчивайте с отцом работу спокойно, я помню, где лежат ключи!
— Ох, девочка, я скучаю…
— Люблю тебя, мама Галя!
— И я тебя! Не сомневайся! Жду!
— Бонжур, мадам! Я тоже люблю вашу дочь! — наклонившись ко мне, кричит Арно в трубку, но звонок уже окончен, и я отталкиваю друга прочь.
Нет, я не сомневаюсь. Больше — не сомневаюсь. Сегодня, после всего, что моя мачеха сделала для меня, так легко поверить в то, что я действительно ее дочь. Любит, знаю. Без отсылок к «родной-неродной» и без оглядки на общество. Юлить и притворяться эта замечательная женщина, которую мне послала сама судьба, совершенно не умеет. Даже подростком я смогла это почувствовать. А после поняла, что и обещаниям ее следует верить.
«Все у тебя будет хорошо, Настя. Обязательно будет! Ты мне веришь?».
Тогда, когда возвращалась с бабушкой в наш северный городок — не верила. Когда неделю просидела дома, впитывая запах родных стен, стараясь забыть огромный город, не принявший меня, новый дом, школу и все со мной произошедшее — не верила. Когда вспоминала глаза ее любимого сына в ту самую, последнюю нашу встречу — не могла поверить. А после… А после узнала, каково это — быть кому-то нужным человеком.
Галина Юрьевна, однажды приняв меня и подпустив к себе — больше уже от себя не отпустила. Мы продолжали общаться все время, пока я жила с бабушкой. Именно от нее я в ту первую зиму моего возвращения получила под елку в подарок телефон — не старенький отцовский гаджет, а новый, современный телефон, по которому смогла звонить мачехе и по ее просьбе отсылать фотографии своей «маленькой» провинциальной жизни. Именно она настояла на моем углубленном изучении иностранных языков и щедро оплачивала репетиторов, а после — частную художественную школу. Была на школьном выпускном вечере и провожала падчерицу за серебряным аттестатом, горделиво вскинув голову в сторону родителей.
Именно мачеха забирала меня каждое лето на неделю к морю, часто оставив на отца все дела и заботы. С ней вдвоем мы однажды оказались в Италии, и я поняла, что на самом деле мир не такой уж большой, каким кажется.
А однажды пришел черед и «мамы Гали». Смешно сейчас вспоминать, как я чуть не обмерла от страха, когда осмелилась.
Я смотрю на мелькающий за окном экспресса пригород Парижа и улыбаюсь: сейчас кажется, что это было так давно. Первые летние каникулы вдали от дома, море, пансионат, и незнакомая женщина снова и снова удивленно рассматривающая нас с мачехой. Ее нескромное любопытство у столика в летнем кафе, обращенное ко мне:
— Скажи, девочка, это действительно твоя мама? Странно. Кого-то ты мне сильно напоминаешь…
Я замялась, а мачеха отмахнулась.
— Мама, мама, — ответила женщине хмуро. — Идите себе с Богом, уважаемая. Дел у вас, что ли, нет никаких?
