Она права. Не знаю, слышала ли Кузнецова о нашем со Стасом поцелуе и ссоре между парнями на берегу (я уснула под утро и не застала ее возвращения), но подруга не кажется удивленной. Скорее озадаченной и грустной. И спокойной. Даже странно. Засыпая, я так надеялась, что у них с Петькой все получится.
Мы садимся в машину и уезжаем, оставляя лес и праздник позади. Збруев не обманул, он оказался шумным, интересным, насыщенным на впечатления и события днем. Но всему есть мера, и мы с Дашкой вчера свою уже с лихвой отмерили. Пора бы возвратиться домой.
— Так почему Петька не придет? — решаюсь спросить подругу. — Он не предложил встретиться?
— Нет.
— Да? — я огорчаюсь, услышав, что шансы Дашки поправить личную жизнь не сдвинулись с точки. — Мне жаль, Даш. Я знаю: он хотел, чтобы ты приехала.
Девушка так сильно обхватывает пальцами руль, что белеют костяшки.
— Он… — шумно сглатывает чуть не вырвавшееся из груди чувство. — Он не предложил встретиться, Настя. Он не хочет встречаться. Сказал, что устал ждать меня, от всего устал. Представляешь, — Дашка не мигая смотрит на дорогу, — Петька сказал, что если я хочу быть с ним, то… В общем, он сказал, что женится на мне и что давно для себя все решил.
Что?!
— Что? — я так удивлена, что не нахожусь с ответом. Смотрю на подругу, заполняя паузу молчанием и тысячью незаданных вопросов, готовых сорваться в пустоту, не решаясь спросить о Марине. Но Дашка отвечает сама:
— Или на мне, или ни на ком вообще. У нас ничего не было, Настя. Он не захотел. Точнее, захотел, но…
Девушка смущается.
— Не говори, если не хочешь.
— Нет, я хочу, — упрямо кивает. — Должна же я хоть кому-нибудь рассказать! Иначе сойду с ума! Он не делал предложения Марине. Да, они все ждали, но Петька не делал. И не любил никогда. Она была у него первая, и он был на меня обижен. Надеялся забыть, — Дашка вдруг всхлипывает носом. — Не получилось. И другую любить — не получилось. А потом Марина забеременела, но что-то пошло не так… Петька не признался, но мне кажется, что Воропаева держала его возле себя чувством сострадания и вины. Она умеет вить из людей веревки, я это еще со школы помню.
— Да уж. — Так получается, что мы вздыхаем в унисон.
— Он порвал с ней в тот вечер, когда вы встретились в университете. Понял, что больше так не может, без меня не может, а она попросила дать время. Они давно уже не вместе, только Марина не хочет в это верить.
— И? — подталкиваю я Дашку к признанию, глядя, как девушка мрачнеет на глазах.
— И если я отвечу «нет», то Петька уедет, и больше никогда не вернется. Никогда, понимаешь! Я знаю Збруева, он может!
У Дашки из глаз капают слезы — крупные, как горошины. Она вытирает их дрожащей рукой совершенно по-детски. А я улыбаюсь, чувствуя, как в моем сердце расцветает что-то доброе и лучистое от радости за подругу.
— Так почему же ты плачешь, Кузнецова? — глажу ее по плечу. — Они расстались с Воропаевой, это Петькино решение, не твое.
Дашка тормозит машину у обочины и опускает взгляд. Смотрит на свои руки, сжимая их в кулаки.
— Потому что я не могу, не могу сказать «да». После всего. Как такое можно простить, Настя? Как? Он будет помнить об этом всю жизнь!
— Значит, можно.
— Я себя сама не могу простить. Думала, он меня ненавидит, а он сказал, что любит. Любит, Матвеева, представляешь? И все это время думал, что безразличен мне. Ведь я никогда не искала встречи. А как искать, скажи, если я такого натворила? Да мне в глаза ему стыдно смотреть! А он замуж… Говорит, не вспомню никогда… Разве я его достойна? Если бы знала, что счастлив с Маринкой — плюнула бы на себя. И чего ему надо — ведь красавица! Пусть и моль белобрысая, как по мне. Ее папаша спит и видит Петьку в преемниках. Сережке Воропаеву до его мозгов, как до луны! А он… Припер меня к стенке. Говорит, жду два дня и уезжаю, если сама ко мне не придешь. Дурак! Ему ж доучиться надо…
В Черехино всегда тихо. И в будни и в выходные дни жизнь в этом красивом районе течет спокойно и размеренно, скрываясь за красивыми фасадами элитных коттеджей. Дашка высаживает меня у самых ворот дома Фроловых и машет рукой, прощаясь.
— Звони, Настя! — срывает автомобиль с места, чтобы умчаться в свою жизнь, в которой тоже все так сложно и непросто.
Стас еще не вернулся. Когда я захожу во двор — его мотоцикла нет, гараж закрыт, а значит, можно спокойно юркнуть к себе в комнату и заняться конкурсным проектом и рисунком, который уже завтра необходимо показать Груно Лесовскому.
Я поднимаюсь по ступенькам на крыльцо и открываю входную дверь. Переступаю порог дома, заношу сумку следом, слыша на кухне странное оживление, так не похожее на обычно спокойный разговор мачехи и отца. Смех, удивительным образом напомнивший мне одного человека. Очень близкого человека. Неужели…
Я так и застываю столбом, войдя на кухню.
— Арно? Арно Бонне? Ты?!
Они сидят за широким столом. Втроем. Отец, мачеха и француз. Все улыбаются, но кажутся сбитыми с толку. Ну еще бы! Общаться с иностранцами мама Галя привыкла только в присутствии переводчика, отец тоже, и я представляю, насколько велика сейчас в них доля растерянности от сногсшибательного обаяния красавчика Бонне. Который этим самым обаянием привык пользоваться направо и налево, и совершено без меры.
— Я, Стейси-Белль! Я!
Конечно, он снова осветлил пряди, но выглядит отлично в потертых джинсах и футболке, плотно облепившей стройное тело танцора, две недели провалявшегося на пляже в Ницце.
Француз вскакивает из-за стола и обнимает меня. Подхватывает в объятия, кружит, как будто мы не виделись год. Но я на самом деле очень рада видеть друга, и отвечаю ему счастливой улыбкой.
— Но как, Арно? Почему? Ты здесь, с нами, глазам не верю! Мама Галя, — обращаюсь к мачехе. — Вот это сюрприз!
— И не говори, Стася, — качает головой женщина, — еще какой. Ты почему телефон отключила? Твой друг тебя еле нашел! Я вообще удивлена, откуда он узнал мой номер?
— Так я сама ему дала. Еще во время учебы во Франции. На всякий случай, у них это принято. Вдруг бы со мной что-то случилось, он бы сразу позвонил родным.
— Господи! — бледнеет в лице мачеха. — Гриша, ты слышал, что говорит твоя дочь? Вот и как ее после таких слов от себя отпускать?
— Мама Галя, пап, да перестаньте! Очень даже просто!
— Хорошо хоть твой друг, как только приземлился, догадался таксисту трубку передать. Ну я и пригласила к нам. А куда парня девать-то? — хозяйка дома разводит руками, и я смеюсь в ответ на ее искреннее удивление. Снова смотрю в глаза французу.
— Арно, но как? Как ты здесь оказался? Так скоро? Почему? У тебя же балет и твой любимый постмодерн в театре «Физика движения». Вот видишь, я помню.
— Очень просто, детка, — Бонне включает супермена и это «супер» сквозит во всем — от улыбки до взгляда блондина. — У меня был свободный уикенд, разбитое сердце и твой ночной звонок. «Арно, ты нужен мне», помнишь? Вот я и прилетел.
— Но я не думала, что ты возьмешь и решишься…
— Это чудо! — парень вновь становится прежним. — Два часа в небе, и я здесь. Ну, давай же, Стейси-Белль, познакомь меня со своей семьей по-человечески! Кажется, их здорово смутила моя французская трескотня.
Он все еще держит ладони на моих плечах, когда пальцы сжимают их, а загоревшийся взгляд уходит за мою спину.
— О Боже, малышка, кто это? Только не говори, что это ваш садовник или уборщик бассейна. Клянусь, он совершенен!
— Что? — но я догадываюсь, кого видит Арно по восторгу в его глазах, и этот вопрос необходим мне скорее, как пауза, чтобы взять себя в руки.
Стас. Он стоит на пороге кухни, впившись пальцами в дверной косяк, и мое недавнее удивление не идет ни в какое сравнение с тем мрачным изумлением, отразившемся на его лице при виде француза. Я вдруг смотрю на него глазами друга.
Достаточно высок и крепок. Хорошо сложен. Короткая кожаная куртка на широких плечах, темная футболка, джинсы — не такие потертые, как у Арно, но этот парень тоже знает цену хорошей одежде. На хмуром лице видны ссадины от драки — на щеке и упрямом подбородке, однако они его ничуть не портят. Темные встрепанные волосы, небрежно упали длинной челкой на лоб… Он наверняка бы бросил где-нибудь свой мотошлем и снял обувь, если бы не спешил. А он спешил, судя по тому, как тяжело дышит.
