— Что это было? Этот рев? — наконец решился спросить Кирос, когда спустя несколько минут никто так и не нарушил тягостно повисшего молчания.
— Все хорошо. Все идет как надо, — ответила Айчин не оборачиваясь.
— Уверена? Что-то звук мало был похож на человеческий, — Пич смотрела в спину иномирянке недоверчиво, но уже без прежней злости.
— Вот именно. Если бы все было плохо, то мы бы после всего шума уже лицезрели монстра в лице вашего друга. А его, как видишь, нет. Но все же советую вам вести себя потише.
Никто, даже Пич, не произнесли ни слова, когда девушка, постояв еще с поникшей головой несколько минут, вышла наружу и уселась посреди ущелья прямо под палящими лучами на пятки, глядя вслед ушедшей жрице.
Каждый погрузился в собственные мысли, которые вовсе не становились веселее с каждой следующей минутой бесконечно тянущегося ожидания.
Глава 37
Сознание возвращалось к Сейму медленно, но абсолютно не мучительно. Это и было самым первым его ощущением — полное отсутствие боли. А еще нечто восхитительно теплое, будто плотным коконом укутывающее его тело и сознание, заставляя его пребывать в состоянии бесконечно длящейся эйфории. Лишь спустя какое-то время он стал различать, что это вызывающее блаженство окружение делится на некие части. На голос, говорящий слова, которых ему не различить, но Сейм знал, что желал услышать их целую вечность. На запах, самый лучший из возможных, погружающий его одновременно в покой от самого факта своего наличия и будящий бесконечную череду желаний и чувственных видений. А еще было прикосновение. Нежное, неспешное, трепетное. Единственно желанное из всех возможных. Необходимое, как ничто в мире. Прикосновение его Эммы. Монстр уже не бесновался, он, скорее уж, тоскливо скулил и ревниво порыкивал, неохотно отступая и возвращая ему контроль. И теперь Сейм прекрасно понимал его чувства. Он словно самый преданный во вселенной зверь уже начинал тосковать по своей обожаемой хозяйке, еще даже толком не расставшись. И ему было плевать, что разделять их с ней будет мизер — призрачная стена сознания Сеймаса, и он сможет по-прежнему взирать на Эмму его глазами, осязать его кожей. Все равно для монстра это было невыносимо болезненной разлукой, с которой он, однако, смирялся, повинуясь мольбе в голосе их любимой.
— Пожалуйста, — шептала она, лаская его безумно чувствительную сейчас кожу дыханием. — Вы для меня едины. Вы для меня любимы. Вы равно для меня важны, потому что мои. Но сейчас нам всем нужен он, — на этих непонятных всех монстру плевать. — Мне очень нужен он, — а вот этому он уже не мог не повиноваться.
Медленно и нехотя монстр соскользнул в привычную для него часть сознания Сейма и свернулся клубком, вроде и сыто расслабленный, и при этом всегда готовый снова рвануть на поверхность, если опять найдется сила, угрожающая их женщине или пытающаяся их разъединить. И теперь занимаемое им место больше не было тюрьмой с крепчайшими ментальными замками. Нет, монстр больше не соглашался на заключение, лишь на добровольное отстранение. Он покорно уступил, оставляя за собой право вернуться. И в этот момент все ощущения вернулись к Сейму в полном объеме, обрушиваясь на него восхитительно приятным и при этом тревожным каскадом.
— Эмма-а-а-а, — просипел мужчина, напрягая словно отвыкшее от способности говорить горло.
И это волшебное, живое тепло тут же пришло в движение. Сейм отчетливо ощутил, что практически лежит на чем-то твердом, и вокруг него повсюду прохладная жидкость, вот только имело значение лишь то, что к его груди и бедрам плотно прижимается горячая кожа Эммы, и ее небольшой вес создает пробуждающее его тело к жизни давление. Еще не открывая глаз, Сейм прижал девушку крепче к себе, чтобы она уже никуда не испарилась из его объятий.
— Норман, ты вернулся, — радостно выдохнула она, чуть охнув от силы его рук.
На одну секунду всем, что он сейчас знал, единственным, что существовало, было то, что они вместе, рядом, их не разделяют ни чужая воля, ни обстоятельства, ни пространства разных миров. Но спустя эту самую секунду на Сейма грудой камней обрушилось понимание, где они и что их сюда привело. Мужчина сел и резко открыл глаза, мгновенно схватывая каждую деталь вокруг и прогоняя в голове все словно затуманенные картинки, которые он видел сквозь призму зрения монстра. Для того исключительным стоящим внимания объектом во вселенной была его Эмма, все остальное он отметал, как неважное, и замечал, только если усматривал хоть какую-то угрозу для нее. И от любой такой угрозы он желал избавиться, скорее уж отмахиваясь в той или иной степени или сметая с пути, нежели действительно нападая. Монстр ни разу не пожелал или не посчитал нужным применить полную силу. Это Сейм отметил для себя и отложил в сознании, собираясь проанализировать потом. Быстро осматривая окружающую обстановку, лейтенант пока просто не замечал ни удивительной красоты того места, где они находились, ни пристального взгляда девушки, сидящей по-прежнему на нем. Все, что сейчас видели его глаза и отмечал мозг — это возможные опасности и полное отсутствие достойных укрытий и оружия. Прижав Эмму к себе, почти грубо стиснув ее талию, он вскочил, и прохладный воздух пещеры тут же безжалостно впился в мокрую кожу. Но это не имело значения, мужчина уже рассмотрел в стене темный провал прохода и хотел двинуться к нему.
— Норман, посмотри на меня! — неожиданно властно приказала его вечно робкая Эмма, — Остановись! Прямо сейчас нам ничего не угрожает!
Ее слова достигли его сознания, и Сейм вдруг для себя отметил, что монстр абсолютно спокоен. Что было бы совершенно невозможно, существуй хоть малейшая вероятность опасности для Эммы. Уж в этом он мог целиком и полностью доверять своей нечеловеческой половине. И он мгновенно расслабился, наконец, опуская взгляд на лицо девушки. И тут почва ушла у него из-под ног, потому что Эмма улыбалась так счастливо и открыто, что ему захотелось откинуть голову и заорать, выпуская наружу распирающую грудь радость. И хоть его разум был полон упреков к себе, душа ликовала.
— Эмма, — пробормотал Сейм, снова прижав ее щекой к груди, сгреб ее мокрые растрепанные волосы в ладонь и поднес к носу, вдыхая жадно и выдыхая с тихим стоном.
Девушка вздрогнула в его руках, заставляя нахмуриться.
— Вода была теплая, а так стоять холодно! — пояснила она, обхватывая его лицо и проводя по лбу большими пальцами, чтобы разгладить тревожные морщинки. А когда он не поддался, стремительно обвила его шею, подтягиваясь вверх, и обхватила его бедра ногами, молниеносно разворачивая его мысли в совершенно иное русло.
— Вот так гораздо теплее, — довольно сказала она, глядя теперь прямо в глаза.
— Почему ты выглядишь такой счастливой? — глухо спросил Сейм, ругая свое тело за совершенно неуместное сейчас быстро растущее возбуждение.
— А почему не должна? Здесь я и ты. И никаких преград между нами прямо сейчас, — и девушка подалась вперед, явно намеренно потираясь твердыми сосками о его грудь и прищуривая глаза, в которых он заметил новое совершенно незнакомое шальное свечение. Его тело отреагировало мгновенно, заставляя мрачные мысли и самобичевание резко потесниться под напором разгорающегося влечения. Но, однако же, не уйти совсем.
— Я так облажался. Из меня оказался никакой защитник, — жестко произнес нахмурившийся мужчина, еще больше поддаваясь чувству вины.
— Разве я сейчас прошу тебя о защите? — Эмма повторила свое провокационное движение и, ощутив бурный отклик его тела, улыбнулась так искушающе, что у него перед глазами замельтешили черные мушки от невыносимо острой нахлынувшей потребности. Куда делась его робкая и краснеющая девочка? Прищурившись, Сеймас пристально уставился на Эмму, пытаясь постигнуть причину столь резкой перемены в ее поведении. И понял, заметив хорошо замаскированную тревогу в, казалось бы, открытом и счастливом сиянии лучистых глаз. И это подняло его чувство стыда на совершенно новый уровень, сделав его всепоглощающим. Мало того, что он не смог защитить свою девочку, когда требовалось, не сумел предотвратить ее рискованное путешествие за ним, так теперь еще она пытается скрыть свои истинные чувства, чтобы пощадить его собственные. Могло бы в его жизни произойти что-то еще более унизительное? Возбуждение тут же смыло жгучей волной разочарования, что теперь чудилось и в любимых глазах.
