и щедро сеют свинцовый горох. Вопрос: на каком они его сеют поле и кто у них за мишень? Смутило меня то, что стреляли, по всей вероятности, в той стороне, где остался монастырь. Но как это проверить? Поискав глазами, я нашел самую суковатую сосну, заправил полы рясы за ремень, спрятал сумку за стволом (а то мало ли кто нарисуется, до чужих сумок охочий) и полез на дерево. Я все еще не чувствовал никакой опасности и даже напевал песенку Винни-Пуха, который лезет за медом. Хорошо, что сейчас нет внизу Пятачка с ружьем, поросячьего Мефистофеля, который вечно целит в шарик и вечно попадает в жопу. Мое шутейное настроение исчезло, как только я добрался до верха и огляделся. Там, на месте, где должен был быть монастырь, над лесом, все разрастаясь, поднимался дым небывалого пожарища, словно сам лес горел. Но леса зимою не горят. Значит… О Господи!
Не отдавая себе отчета в том, что подо мной метров десять высоты, я буквально слетел с сосны, схватил сумку и «на рысях», словно заправский скакун, бросился обратно. «Что там у них стряслось? Неужели пожар? Что горит? Судя по столбу дыма, что-то не одно. А почему стрельба? Может, горит склад, где у отца-эконома Варсафия хранится краска? Может, это краска так «пуляла», когда взорвалась?» Все эти вопросы заставляли меня бежать еще быстрей, не щадя легких, которые рвал холодный и разреженный северный воздух, я бежал изо всех сил, я бежал, как Обгоняющий Ветер из фильма «Клятва», мне очень хотелось поскорей очутиться там и хоть чем-то помочь, а воображение рисовало картины одну хуже другой.
…Средняя скорость идущего человека пять километров в час, бегущего трусцой – семь, скорость несущегося в гору мужика в валенках и рясе – километров восемь-девять. Я не бегун и несколько раз падал и ел снег, отдыхал. Я бежал около часа или чуть больше, сделав невероятное ускорение в самом конце. Я обливался потом, от меня валил пар, и лицо мое горело от бега, но когда до монастыря оставалось метров сто, я понял, что не только бег был тому причиной.
Пылало абсолютно все: и трапезная, и лесопилка, и часовня Матроны. На моих глазах рухнула колокольня церкви Пресвятого Николая Чудотворца, провалился внутрь охваченного огнем храма его купол с вызолоченным крестом. В охваченной огнем конюшне бесновались лошади, те самые: белая в серых яблоках и темная с белой звездой во лбу, похожей на крест, из коровника слышалось мычание, там погибало монастырское стадо. Я вбежал в распахнутые настежь ворота и остолбенел: во дворе повсюду лежали трупы монасей, и даже беглого осмотра было достаточно, чтобы понять, отчего они погибли. Пулевые ранения. Я подметил несколько гильз калибра 7,62Ч39, стреляли из «калашникова». Бросился к лесопилке, споткнулся о труп Акинфия, которому пуля угодила точно в лоб и вырвала весь затылок, рванул в инструменталку – она была пристроена сбоку и еще только дымила, но огнем охвачена не была, – схватил лом и побежал к конюшне и коровнику.
Лошадей спасти удалось, и они куда-то убежали, дымя подпаленными шкурами, а вот коровье стадо превратилось в груду говяжьих отбивных: я не успел, не смог сбить крепчайший замок до тех пор, пока не рухнула крыша коровника. Да, я понимаю, что зверушек порой гораздо жальче, чем людей, но так уж вышло. У догорающей часовни я увидел чье-то подающее признаки жизни тело. Это был архимандрит, и в его животе сидела целая автоматная очередь. Он умирал медленно и мучительно. Я взирал на все происходящее с хладнокровием, достойным маньяка и садиста, позднее я понял, что так мой организм защищался, не позволяя мне сойти с ума. Я словно попал внутрь компьютерной игры под названием «Destroy and fun», вот только не понимал, с какого именно места я в ней: конец это или самое начало, что-то вроде последних кадров тизера. Наклонившись над отцом Александром, я не стал спрашивать, как он себя чувствует, не стал орать: «Держись! Не смей уходить! Я спасу тебя! Помощь близка!» Все это не имело смысла, потому что он умирал, и я чувствовал это. Я лишь спросил: «Кто?» и получил ответ:
– Они приплыли по реке. Они искали тебя. Они всех убили. Будь ты…
Возможно, он хотел проклясть меня, и я понимаю, что он имел на то полное право, но он не смог этого, сделать, так как на слове «проклят» душа архимандрита рассталась с телом и полетела проверять, что же там такое на самом деле. Рай? Тоннель? Ноосфера, в которую почти верю я? Всему свое время, и когда оно придет, то все мы узнаем, что «там».
Белый пароходик! Так вот кого ты привез! Они искали меня? А не было ли среди них мелкого и вертлявого человечка по фамилии Шершуашвили? Быть может, пароходик еще на реке? «Вал» прицельно бьет всего на 400 метров. Я вытряс из сумки части винтовки, молниеносно собрал их и рванул к Голгофе. Крест все так же стоял: непоколебимый и теплый. У креста я упал на живот и пополз по-пластунски, выглянул, поднял голову и увидел, как белый пароходик отчаливает от пристани. Я посмотрел через оптику «Вала» и сразу же увидел совершенно белое, словно у Пьеро, лицо Дениса. Наверное, перед тем, как провести карательную экспедицию в монастырь, он много сожрал своего поганого меда. Теперь никто никогда об этом не узнает, потому что я первым же выстрелом попал в голову своему бывшему сокурснику, и Денис, перевалившись через перильца палубы, пошел ко дну. «Вал» стреляет бесшумно, его выстрелы – это легкий щелчок пальцев, поэтому те, кто был с Денисом на том сраном пароходике, ничего не поняли и, страшно засуетившись, попытались его спасти. Кто-то даже крикнул по привычке: «Человек за бортом!» и тут же получил пулю в живот. Так они и умирали, чисто конкретные пацаны. Они умирали чисто конкретно, глотая пули массой 16,2 грамма со свинцовым сердечником и начальной скоростью в 305 метров в секунду от специального девятимиллиметрового патрона СП-5. Их было восемь человек, не считая утопшего в Северной Двине Шершуашвили и троих членов команды, которые вздумали было вывести пароходик из-под огня и сгрудились в рубке с тоненькой крышей, которая не явилась преградой для пуль массой 16,2 грамма. «Вал» завалил всех, и стал пароходик вместо белого красненьким. Смотря, как дрейфует пароходик, как относит его Двина могучим своим течением в Белое море, я послал ему воздушный поцелуй.
4
Вернувшись на пожарище, я, весь охваченный страшной силы подмышечным зудом (позже я узнал, что это было началом нервного заболевания), стал бегать по монастырскому двору и орать что-то бессвязное. Я прыгал через трупы монасей, я стащил все трупы в одну большую кучу, я падал перед этой кучей на колени и выл, называя всех их по именам. Я никак не мог успокоиться, но тут в моем кармане что- то словно пошевелилось. Оставив свои завывания возле тел замученных и убитых по моей вине несчастных людей, я вытащил из кармана фигурку Иисуса с протянутой рукой и поставил ее на своей ладони так, чтобы Иисус посмотрел на царящий вокруг разгром.
– Вот, Иисус, – обратился я к фигурке, – посмотри, что за херня тут творится. Одни собрались здесь, думая, что они собрались ради тебя, а сами вместо этого истязали себя постами и работой, а тебе молились словно идолу, не понимая, что ты человек. А другие приплыли сюда на корабле и, не умея ходить по воде, убили тех, кто думал, что собрались здесь ради тебя. Наверное, тем, которые приплыли, было обидно и завидно, и они думали, что те, которые собрались здесь ради тебя, умеют ходить по воде, ведь они собрались здесь ради тебя! А тех, кто приплыл сюда на корабле, теперь здесь нет, но, если мы с тобой поторопимся, то, может, я еще смогу показать тебе их пиратский корабль.
Все так же держа фигурку на ладони, я, не ускоряя шага и выдерживая торжественный его ритм, взошел на Голгофу вместе с Иисусом, горланя песню:
Мы поднялись, и я показал ему маленькую белую точку вдали:
– Вот, Иисус, они уплывают, те, кто приплыл сюда на корабле, а теперь их корабль уплывает в море и когда-нибудь столкнется с синей льдиной. И тогда он пойдет ко дну. А мы с тобой будем сидеть здесь, на Голгофе, под крестом и будем разговаривать, и больше никто нам не помешает…
Эпилог
1
Поздним вечером 26 ноября 2006 года в Управление ФСБ по Архангельской области явился грязный, пропахший дымом монах. При себе он имел кожаную сумку. Охрана не пустила его дальше турникета. Тогда монах заявил, что хотел бы сдать имеющееся у него огнестрельное оружие, которое «больше ему не пригодится, потому что Иисус сказал ему, что он должен делать». При этом монах продемонстрировал подоспевшему дежурному офицеру закопченную фигурку с протянутой рукой и попросил обращаться с ним уважительно, а также сообщить о его прибытии в Москву. Дежурный офицер вежливо попросил полоумного монаха удалиться, в ответ тот раскрыл сумку и достал оттуда комплект милицейской
