сейчас вынет Тарегу глаза — так близко они сошлись… лицами?.. потому что Митрион, похоже, что-то говорил своему господину.
И Тарик и впрямь кивнул птице:
— Спасибо, дружок. Ты принес хорошие новости…
И с силой подкинул свистнувшую оперением птицу вверх. Через мгновение ястреб превратился в точку на небосводе.
— Войско Саида аль-Амина уже близко — они прошли через перевалы, — не оборачиваясь, сказал Тарик.
Устав щуриться в голубую бездну неба, Рукн ад-Дин снова посмотрел в спину застывшего между зубцами нерегиля — на высоте ветер становился зябким, но Тарику, стоявшему в одной легкой рубашке, холод явно был нипочем. Старый улем поежился и поплотнее запахнул одеяло на плечах — старые кости, старые кости. Да еще и такая хлопотная ночь…
Это уже потом глупый юнец Самуха рассказал все по порядку: ну да, ближе к концу лета — вот в прошлом году такое случилось в месяц шавваль, а нынче вот пришлось на начало зуль-каада, — в конце лета, когда землю выжигает солнце, с сейидом случается такая вот ночь. Вроде как такое завелось за господином еще с того времени, как Яхья ибн Саид вез его пленником в Аш-Шарийа. И с тех пор случается каждый год. Надвигающуюся жуть можно распознать по тому, как сейид начинает метаться, не находя себе места, и бормотать по-своему, — никого не узнавая, отмахиваясь от каких-то одному ему видимых собеседников. А самое страшное — округляя глаза, шептал Самуха, — это ладонь. Ближе к закату на ней проявляются две красные воспаленные царапины, а уж ночью — ох, ночью из ладони начинает течь кровь: то есть, конечно, никто этого еще не видел, потому как сейид забивается в какую-нибудь дальнюю комнату и наглухо закрывает за собой все двери, вот только с утра на этих дверях и в той комнате находят кровавые отпечатки ладони — на косяках, на створках, на стенах, на полу. Везде. Везде одно и то же — кровавый узкий оттиск, с ржаво-бурыми потеками под ним. Никто, конечно, не решался подслушивать — но из-за дверей иногда доносились вскрики и стоны, да такие, что волосы начинали шевелиться на голове. А наутро сейид, пошатываясь, выходил наружу, — мрачный, страшный, с серым как у трупа лицом, и тогда ему старались как можно дольше не попадаться на глаза. Еще Гассан рассказывал, что Яхья ибн Саид в ответ на его вопрос — а нельзя ли чем господину помочь, что ж он так мучается-то, хоть бы выпил чего, вина или сонного зелья, — сказал, что, увы, ничем сейиду не поможешь. Это ночь, сказал старый астроном, в которую Тарик утратил свой колдовской камень — с тех пор каждый год в годовщину того дня у самийа смеркается в голове, и он бродит, ощупывая окровавленной ладонью стены, и ищет свое потерянное сокровище.
Вот только нынешней ночью Рукн ад-Дин, изо всех боровшийся со старческой бессонницей, прислушался — и сквозь ровное дыхание спавших в той же комнате молодых катибов и слуг до него донеслись легкие-легкие, как шорох крыльев бабочки, шаги, и тихое бормотание — на непонятном языке. И на башенной лестнице за дверной занавеской потек слабый свет — кто-то шел вниз по лестнице то ли со свечой, то ли лампой. И что-то все говорил, говорил: то сердито, то с горечью, задавая бесплодные, один за другим идущие, полные отчаяния и горя вопросы — и не получая ни одного ответа. И снова принимался бормотать, и снова срывался в бесконечное — ну почему? Ну почему же? Как так вышло? Разве не могло случиться по-другому? Ну почему, почему…
Острожно переступая через растянувшиеся под джуббами и одеялами тела спящих, старик на мерзнущих босых ногах подкрался к дверному проему — и успел увидеть. Фигуру спускающегося по ступеням Тарика окутывало призрачное белесое сияние — нерегиля пошатывало, босые ноги ступали неверно, словно неумелый кукловод мучал марионетку, голова покачивалась из стороны в сторону, по спине мотались длинные спутанные волосы. Левой рукой Тарик держался за стену — преодолевая ступеньку за ступенькой, он заваливался набок — и упирался ладонью в шершавый серый камень. И тогда на стене оставались мокрые темные потеки.
— Ой-ей-ей…
Бытро обернувшись на придушенный возглас, Рукн ад-Дин увидел жмущегося к холодной стене Самуху — с перекошенным лицом и совершенно круглыми от ужаса глазами. Юноша с растопыренным ртом наблюдал, как его господин, шатаясь, скрывается за поворотом лестницы — а на стене, один за другим, один за другим остаются отекающие влажным отпечатки ладони. Одни выше, другие ниже — неверный шаг, вздох, всхип, шлеп ладошкой, непонятное невнятное бормотание, вздох, шлеп ладошкой…
Завороженный страшным зрелищем Рукн ад-Дин на мгновение оцепенел — о Всевышний, такого ему еще не приходилось видеть. Да что там видеть, даже слышать о таком не приходилось. Шепот и вопрошающий горький голос уходили вниз по лестнице. Коридор затягивала тьма — снаружи стояла глухая полночь. Самуха весь дрожал — он боялся оставаться один, но еще больше боялся идти вниз за господином по лестнице.
Наконец, дрожа подбородком и отирая рукавом рубахи пот, юноша процокал зубами:
— О-оннн… вв-вышеллл… и вв-оотт так-кк пошш-ел…
Степняк обычно укладывался спать на пороге Тариковых покоев — я господину верный пес, гордо говаривал Самуха, кому как не мне охранять сейидов сон?
— Свеча есть? — прошептал Рукн ад-Дин — словно боялся, что Тарик их услышит.
— Ддааа… — и юноша протянул ему толстый огарок желтого воска.
— Внизу у факела зажжем, — так же тихо скомандовал имам и показал в темноту на нижнем марше лестницы.
И они пошли вниз. И как выяснилось, хорошо что пошли.
Потому что Тарик, раздвинув обмерших стражников, вышел из башни на узкую площадку верхней стены: замок Мейнха походил на корабль, вытянувшийся вдоль скального гребня, и его зубчатые стены в точности повторяли обводы головокружительной кручи под ними.
Выскочив под обжигающе лядяной ветер, они увидели светящуюся фигуру в трех шагах от себя — уже на парапете между зубцами. Раскинув руки, Тарик подставлял лицо свистящим, с шумом бьющим порывам — а перед ним и под ним на сотни и сотни зира раскрывалась только ветреная тьма.
— Держите его, о сыны греха!! — заорал Рукн ад-Дин окаменевшим воинам — те смотрели на истекающий призрачным светом силуэт со стеклянными от цепенящего страха глазами.
И первым бросился к хлопающей рукавами, пошатывающейся фигуре.
Впятером им удалось с ним справиться — но ненадолго. Самийа рвался с неестественной жуткой силой, закидывал голову с пустыми, широко раскрытыми глазами, когтил обеими руками воздух — и орал. Орал так, что закладывало уши, — на своем странном, переливающемся из октавы в октаву, от высокого к низкому грудному крику языке.
И тогда старый имам прибег к последнему средству. Крикнув:
— Держите его, во имя Всевышнего!
Он сдернул свой талейсан и накинул на хлещущую волосами орущую башку. И, замотав и прижав зеленую шерсть обеими руками, принялся читать книгу Али. Строфу за строфой: от открывающей — 'Bo имя Всевышнего милocтивoгo, милocepднoгo! Xвaлa — Всевышнему, Гocпoдy миpoв, милocтивoмy, милocepднoмy, цapю в дeнь cyдa! Teбe мы пoклoняeмcя и пpocим пoмoчь! Beди нac пo дopoгe пpямoй, пo дopoгe тex, кoтopыx Tы oблaгoдeтeльcтвoвaл, нe тex, кoтopыe нaxoдятcя пoд гнeвoм, и нe зaблyдшиx', и так он дошел до строфы 'Та ха', до слов 'Mилocepдный — Oн yтвepдилcя нa тpoнe. Eмy пpинaдлeжит тo, чтo в нeбecax, и чтo нa зeмлe, и чтo мeждy ними, и чтo пoд зeмлeй. И ecли ты бyдeшь гoвopить гpoмкo, тo вeдь Oн знaeт и тaйнy и бoлee cкpытoй'. А пока он читал, спокойно, распевно, пытаясь не обращать внимание на то, что моталось и колотилось и шипело под зеленой тканью в кольце его рук, рывки и крики становились все слабее, и четверо сильных мужчин уже могли перевести дух, но все равно накрепко держали запястья, и локти, и щиколотки, — нерегиль стоял на коленях, Рукн ад-Дин тоже, прижимая к груди голову Тарика, — и читал. И к седьмой строке 'Та Ха' самийа притих, и к концу — 'Cкaжи: 'Kaждый выжидaeт, выжидaйтe и вы, a пoтoм yзнaeтe, ктo oблaдaтeль poвнoгo пyти и ктo шeл пo пpямoй дopoгe!', успокоился и перестал рваться окончательно — только тяжело и часто-часто дышал.
— Тихо-тихо-тихо, — похлопывая по вздрагивающим плечам, приговаривал Рукн ад-Дин, и продолжал: — 'Cкoлькo coкpyшили Mы ceлeний, кoтopыe были нeпpaвeдны, и вoздвигли пocлe ниx дpyгиe нapoды! A кoгдa oни пoчyвcтвoвaли Haшy мoщь, тo вoт — oт нee yбeгaют. He yбeгaйтe и вepнитecь к тoмy,
