Грех

терять? Зато какой бы скандал получился, а? - А ты напечатай без спроса. - Не, нельзя. Так нехорошо… Поганый старикан. Мы еще помолчали. Я наливал Марысеньке чай. Над чаем вился пар. - Слушай, - сказал я, - а давай ты возьмешь у него интервью? - Я не умею. Как его брать? Я стесняюсь. - Чего ты стесняешься? Я напишу тебе на листке вопросы. Ты придешь и будешь читать по листку. А он отвечать. Включишь диктофон, и все. И у нас будет несколько денег. Я обрадовался своей неожиданной мысли и с жаром принялся убеждать Марысеньку в том, что она обязательно должна пойти к Валиесу и взять у него интервью. И я ее вроде уговорил. Она долго готовилась, нашла какую-то старую брошюру о Валиесе и всю вызубрила ее наизусть, и записанные мной вопросы повторяла без устали, как перед экзаменом. - Он не прогонит меня? - непрестанно спрашивала Марысенька. - Я же ничего не понимаю в театре. - Как же не понимаешь, ты в отличие от меня там была. - Я не понимаю, нет. - А журналисты вообще ничего ни в чем не понимают. Так принято. И пишут обо всем. Это главное журналистское хобби - ни черта ни в чем не разбираться и высказываться по любому поводу. - Нет, так нельзя. Может быть, сначала мы сходим на несколько спектаклей? - Марысенька, ты с ума сошла, это не окупится. Иди немедленно к Валиесу. Иди, звони сейчас же ему, а то он умрет скоро, он уже старенький. - Перестань, слышишь. Я должна подготовиться. Она позвонила только на другой день, выгнав меня в другую комнату, чтоб я не слышал и не видел, как она разговаривает по телефону, и не корчил ей подлых рож, выражающих все мое пренебрежение к подлому Валиесу. Валиес степенно согласился - Марыся мне рассказала, как он ей отвечал по телефону, - и мы вместе пришли к выводу, что он соглашается “степенно”. Я проводил ее до дома Валиеса и стал дожидаться, когда она вернется. Представлял, как они там сидят, и вот он курит… Или не курит? Дальше я уже ничего не мог представить: все время сбивался на то, как Марыся сидит в темных брючках на кресле, и когда она тянется с кресла к диктофону, стоящему на столике, чтобы перевернуть кассету, - задирается свитерок, чуть-чуть оголяется ее спинка и становится виден лоскуток трусиков, верхняя их полоска - тихо белая, как далекая линия горизонта… Дальше думать не было сил, и я отправился гулять. Обошел вокруг дома, поглазел на детей, которых в городе стало заметно меньше - по сравнению с временами моего детства, казалось бы, не так давно закончившегося. Сосчитав углы дома, я присел под покосившуюся крышу теремка, выкурил последнюю сигарету в пачке и решил бросить курить. Впрочем, “решил” - это не совсем верно сказано: я твердо понял, что курить больше не буду - потому что сигареты никак не вязались с моим настроением, курение было совершенно лишним, ненужным, отнимающим время занятием. “Зачем я курю, такой счастливый?” - подумал я и в который раз за последнее время поймал себя на том, что улыбаюсь - и не отдаю себе в этом отчета. И от этого улыбнулся еще счастливее, и, представив себе свой придурковатый вид со стороны, засмеялся в голос. Марысенька вернулась часа через полтора. За это время я чуть не закурил снова. - Ну как он? - приступил я к Марысе. - Хороший, - сказала Марысенька, улыбаясь. - О чем вы говорили? - Я не помню… - Улыбка не сходила с ее лица. - Как ты не помнишь? Вы же только что расстались? - Представляешь, я листочек потеряла с твоими вопросами и забыла все сразу. - И как же ты? - Даже не знаю… Придем домой, послушаем на диктофоне… Хочу яблоко. Купи яблоко… Я купил ей яблоко: у бабушки с корзинкой. - Червивое, - сказала Марысенька, откусив несколько раз. - Выкинь, - велел я. - Червивое, значит, настоящее, - ответила она. Мы прошли четыре остановки пешком, держа друг друга за руки. Мы наскребли на бутылку дешевого вина и выпили ее, как алкоголики, за ларьком. Пахло мочой. Мы целовались до нехорошего изнеможения, сулящего безрассудные поступки - на еще полной машин, хотя и завечеревшей улице. Потом несколько минут успокаивались. - Как мы будем жить? - спросила Марысенька, улыбаясь. - Замечательно. - А сюжет будет? - Сюжет? Сюжет - это когда все истекает. А у нас все течет и течет. Мы тихо пошли домой, но идти надо было в горку, и Марыся начала жаловаться, что устала. Я посадил ее на плечи. Марысенька пела песню, ей очень нравилось ехать верхом. Мне тоже нравилось быть лошадью, я держал ее за лодыжки и шевелил головой, пытаясь найти такое положение, чтобы шее было тепло и даже немножко сыро. Через день Марысенька отправилась к Валиесу заверять интервью. Мы сделали интервью беззлобным, спокойным, и, как следствие, оно получилось несколько скучным. От Валиеса Марысенька вернулась довольной: интервью ему понравилось, он очень хвалил Марысеньку, однако предложил сделать в текст несколько вставок и поэтому попросил прийти ее еще. Когда точно - не сказал, обещал перезвонить. - Сразу-то он не мог сделать эти вставки? - смеялся я. - Он, наверное, несчастный. У него нет жены. Он живет один, - рассказывала Марысенька. - Он говорит, что очень одинок. - А он курит при тебе? - спросил я зачем-то. - Нет, не курит. Говорит, что бросил. “Надо же, “бросил”, - подумал я с ироничным раздражением. - Чего он не курит-то? Тоже мне… Я-то от счастья, а он отчего?” - Ну, как он тебе? - выспрашивал я, втайне чувствуя приязнь к Валиесу - потому что он вызывал хорошие эмоции у моей любимой. - Ты знаешь, все люди такие смешные… Вот старенькие мужчины… Валиес… Ведь и у него тоже когда-то мама была, он тоже был ребенком. Как все мы. И мы все так себя ведем, как нас когда-то научили: мамы… потом - в детском саду… Поэтому все очень похоже, просто. Ты понимаешь? Мне показалось, что очень понимаю. У Валиеса была мама. У Марыси была мама. И у меня. Что тут не понять. Мы сидели с щенками во дворе, ожидали Марысеньку. Она пришла, и мы все обрадовались. - А я у Валиеса была, - сказала Марысенька, - Он предложил мне выйти замуж. - За кого? Я сам засмеялся своему глупому вопросу. И Марысенька засмеялась. - Ты представляешь, - рассказала она, - он мне позвонил, такой чопорный. “…Не могли бы вы ко мне прийти сегодня…” - За вставками в интервью? Марысенька снова засмеялась. - Ты представляешь, я приехала к нему, а он открывает дверь - во фраке. Такой весь, как… канделябр… Черный и торжественный. И одеколоном пахнет. Я в квартиру заглянула - а там огромный стол накрыт: свечи, вино, посуда. Кошмар! - И что? - Я даже не стала раздеваться. Я ему наврала… - Марысенька посмотрела на меня счастливыми глазами. - Я ему сказала, что у меня ребенок маленький. Дома один остался. - Он опешил? - Нет, он вообще вел себя очень достойно. Нисколько не суетился. Сказал: “Ну ничего, в следующий раз…” Потом сказал, что он готовит спектакль… “…О любви старого, мудрого человека к молодой девушке” - так он сказал… И предложил мне сыграть главную роль. - Старого, мудрого человека? Мы опять засмеялись. И наш смех нисколько не унижал Валиеса. Если кто-то третий, кто-то, следящий за всей подлостью на земле, слышал тогда наш смех, он наверняка подтвердил бы это - потому что нам было просто и чисто радостно оттого, что Валиес нам встретился, и что он во фраке, и что он такой славный… “Старый, мудрый человек…” И вот - молодая девушка в главной роли - рядом со мной. И я. - Ну а после этого он предложил мне выйти за него замуж, - закончила Марысенька. Я не стал спрашивать, как это было. Я просто смотрел на Марысеньку. - А что я могла? - словно оправдываясь, ответила она на мой вопрошающий взгляд. - Я сказала: “Константин Львович, вы очень хороший человек. Можно, я вам еще позвоню?” Он говорит: “Обязательно позвоните…” И все, я убежала. Даже лифта не стала ждать… - Сидит там, наверное, один, - неожиданно взгрустнулось мне. - Марысь… Ну выпила бы с ним бутылочку… Жалко тебе? - Ты что? Нет, я не могу. Не могла. Нельзя. Ты что? Он мне предложил выйти замуж, а я стала бы там есть селедку под шубой. - Там была селедка под шубой? - заинтересованно спросил я. Мы снова засмеялись, теребя щенков, вертевшихся у нас в ногах. - Есть хочу, - сказала Марысенька. - Вот надо было у Валиеса поесть, - в шутку не унимался я. - Пойдем к нему вместе? Скажешь: вот ваш старый знакомый. Он пришел извиниться. И тоже хочет сыграть в спектакле… - “Роль молодого, глупого человека…” - смеясь, продолжила Марысенька. - Сядем за стол, поговорим, выпьем. Обсудим будущий спектакль. Да? Что там у него было на столе? Кроме селедки… - Не было там никакой селедки. - Но ты же сказала… Мы были очень голодны. Почти невесомы от голода. - Пойдем куда-нибудь? Я действительно захотела селедки. И водки с томатным соком. Это ужасно, что я хочу водки? - Что ты. Это восхитительно. Валиес стал звонить чуть ли не ежедневно. Иногда я брал трубку, и он, не узнавая меня и ничуть не смущаясь того, что трубку брал мужчина, звал ее к телефону, называя мою любимую по имени-отчеству. Он даже пригласил ее на свой день рождения, ему исполнилось то ли 69, то ли 71, но она не пошла. Валиес не обиделся, он звонил еще, и они иногда подолгу разговаривали. Марысенька слушала, а он ей рассказывал. “Может, он ей какие- то непристойности говорит?” - подумал я в первый раз, но Марысенька была так серьезна и такие вопросы задавала ему, что глупости, пришедшие мне в голову, отпали. - Он рассказывает о том, что ему не дают ставить спектакль. Что его обижают. Ему не с кем общаться, - сказала Марысенька. - Он говорит, что я его понимаю. Валиес вошел в обиход наших разговоров за чаем, а также разговоров без чая. - Как там Константин Львович? - спрашивал я часто. Марысенька задумчиво улыбалась и не позволяла мне острить по поводу старика. Я и не собирался. Мне было по поводу кого острить и на кого умиляться. Бровкин вымахал в широкогрудого парня с отлично поставленным голосом. Мы с ним хорошо бузили - когда я изредка приходил хмельной, каждый раз он приносил мне палку, и мы ее тянули, кто перетянет. Он побеждал. Его забрали первым - соседи сказали, что им в гараже нужен умный и сильный охранник. Бровкин им очень подходил, я-