Грех

что не нужен. А Валиеса взяли сразу. К тому же его начали снимать в кино, одновременно с Евстигнеевым, перебравшимся в Москву. За несколько лет Валиес трижды сыграл поэта Александра Пушкина и трижды революционера Якова Свердлова. Картины прошли по всей стране… Еще Валиес сыграл безобидного еврея в кино о войне в паре с известным тогда Шурой Демьяненко. А затем Иуду в фильме, где Владимир Высоцкий играл Христа. Правда, этот фильм закрыли еще до конца съемок. Но вообще все очень бодро начиналось в актерской жизни Валиеса. -…Ну а потом Валиеса перестали снимать, - рассказал я Марысеньке. Он ждал, что его позовут, пригласят, а его не звали. Так он и не стал звездой, хотя в нашем городе он, конечно же, был почитаем. Но спектакли прошли и забылись, и неяркие его фильмы тоже забылись, а Валиес постарел. В разговоре Валиес был зол, ругался. Хорошо, что так. А то было бы совсем грустно, глядя на старого человека с опадающим сердцем… Дым развеивался, он прикуривал новую - почему-то от спичек, зажигалки на столе не было. Время его уходило, почти ушло - где-то, когда-то, в какой-то далекий день он не сумел зацепиться, ухватиться за что-то цепкими юными пальцами, - чтобы выползти на залитое теплым, пивным солнышком пространство, где всем подарена слава прижизненная и обещана любовь посмертная - пусть не вечная, но такая, чтоб тебя не забыли хотя б во время поминальной пьянки. Он давил очередную сигарету в пепельнице, взмахивал руками, мелькали желтые подушечки пальцев - он много курил. Задерживал дым и, медленно выдыхая, терялся в дыме, не щуря глаза, а откидывая назад голову. Было ясно, что все отшумело, и вот он блистает белками глаз в розовых жилках, и большими губами перебирает, и тяжелые веки подрагивают… - Тебе жалко его, Марысенька? Назавтра же я набрал интервью, перечитал и отнес Валиесу. Передал из рук в руки и сразу же убежал. Валиес нежно проводил меня. И перезвонил сам, едва я добрался до дома. Может быть, даже раньше начал звонить - так как его звонок одернул меня, едва вошедшего в квартиру. Голос актера дрожал. Он был крайне возмущен. Он высказал вполне бессмысленные претензии, не по сути, прицепился к мелочам, чуть ли не к запятым. - В таком виде интервью идти не может! - почти выкрикнул он. Я несколько опешил. - Ну и не пойдет, - сказал я по возможности спокойно. - До свиданья! - отрезал он и кинул трубку. “Что я такого сделал?” - подумал я. Каждое утро нас будил лай - щенята по- прежнему клянчили съестное у прохожих, спешащих на работу. Прохожие ругались - щенки мазали лапами их одежду. Но однажды глубоким утром, переходящим в полдень, я не услышал щенков. Я почувствовал волнение еще во сне: чего-то явно не хватало в томной сумятице звуков и отсветов, предшествующих пробуждению. Возникла пустота, она была подобна воронке, засасывающей мой сонный покой. - Марысенька! Я щенков не слышу! - сказал я тихо и с таким ужасом, словно не нашел пульс у себя на руке. Марысенька и сама перепугалась. - Беги скорей на улицу! - тоже шепотом сказала она. Спустя несколько секунд я уже прыгал по ступеням, думая в лихорадке: “Машина задавила? Как? Всех четверых? Быть не может…” Я выбежал в солнце и в запах растеплевшейся земли и травы, и в негромкие звуки авто за углом, и сразу засвистел, зашумел, повторяя имена щенков поочередно и вразнобой. Я обошел поросший кустами, неприбранный дворик. Я заглядывал под каждый разросшийся куст - и никого там не находил. Я обежал вокруг нашего удивительного дома - удивительного потому, что с одной стороны у него было три этажа, а с другой - четыре. Он располагался на спуске, и поэтому архитекторы посчитали возможным сделать постройку разноэтажной - дабы крыша дома была ровной; дом наш вполне мог свести с ума какого-нибудь алкоголика, не к добру попытавшегося проверить степень близости к “белочке” пересчитыванием этажей облезлой, но еще могучей “сталинки”. Я мельком об этом подумал еще раз, обойдя дом неспешно, зачем-то стуча по водопроводным трубам и заглядывая в окна. Не было ни щенков, ни их следов. Бесконечно огорченный, я вернулся домой. Марыся все сразу поняла и все же спросила: - Нет? - Нет. - Я утром слышала, как их кто-то звал, - сказала она. - Точно, слышала. Мужик какой-то сиплый. Я смотрел на Марысю, всем своим видом требуя, чтобы она вспомнила, что он говорил, этот мужик, как он говорил, - сейчас я пойду и найду его в городе по голосу, и спрошу, где мои щенки. - Их, наверное, бомжи забрали, - сказала Марыся обреченно. - Какие бомжи? - У нас здесь неподалеку живет целая семья, в “хрущевке”. Несколько мужчин и женщина. Они часто возвращаются мимо нашего дома с помойными сумками. Наверное, они их заманили. - Они что… могут их съесть? - Они все едят. Я на мгновение представил всю эту картину - как моих веселых ребят обманом выманили из трубы и покидали в мешок, как они поскуливали, пока их несли, как они развеселились, когда их вывалили из мешка в квартире, - и поначалу там щенкам даже понравилось - там так вкусно пахло съестным, гнилым мясцом и… чем там еще пахнет? Перегаром… Может быть, бомжи даже позабавлялись немного со щенятами - тоже ведь люди, - потрепали им холки, почесали животы. Но потом пришло время обеда… “Не могли же они всех сразу зарезать? - думал я, едва не плача. - Ну двух… ну трех…” Я представлял себе эти мучительные картины, и меня всего выворачивало. “Ножом по горлу моего Бровкина… Нож тупой, он как завизжит… Будут пилить горло моему малышу, твари грязные… Убью!” - Где они живут? - спросил я Марысеньку. - Я не знаю. - Кто знает? - Может быть, соседи? Я молча надел ботинки, подумал, какое оружие взять с собой. Никакого оружия дома не было, кроме кухонного ножа, но его я не взял. “Если я зарежу этим ножом бомжа или всех бомжей - нож придется выкинуть”, - подумал мрачно. С целью узнать адрес бомжатника я пошел по соседям, но большинство из них уже ушли на работу, а те, что оставались дома, в основном, престарелые, никак не могли понять, что я от них хочу - какие-то щенки, какие-то бомжи… К тому же они не открывали мне двери. Объясняться перед глазком деревянных дверей, которые я мог бы выбить ударом ноги, ну, тремя ударами, было тошно. Обозвав кого-то “старым болваном”, я выбежал из подъезда и направился к дому, где жили бомжи. Дошел, почти добежал до “хрущевки”, уже на подходе пытаясь определить по окнам злосчастный бомжатник. Не определил: слишком много бедных и грязных окон и всего два окна холеных. Забежал в подъезд, позвонил в квартиру № 1. - Где бомжи живут? - спросил. - Мы сами бомжи, - хмуро ответил мужик в трусах, разглядывая меня. - Чего надо? Я посмотрел ему через плечо, глупо надеясь, что мне навстречу выскочит Бровкин. Или выползет жалостливая Гренлан, волоча кишки за собой. За плечом темнела квартира, велосипед в прихожей. Перекрученные и грязные половики лежали на полу. Дверь квартиры № 2 открыла женщина кавказской национальности, выбежали несколько черномазых пострелят. Им я ничего не стал объяснять, хотя женщина сразу начала много говорить. О чем, я не понял. Вбежал на второй этаж. - В вашем доме есть квартира с бомжами, - объяснил я опрятной бабушке, спускавшейся вниз, - они меня обокрали, я их ищу. Бабушка объяснила мне, что бомжи живут в соседнем подъезде на втором этаже. - Чего украли-то? - спросила она, когда я уже спускался. “Невесту”, - хотел пошутить я, но передумал. - Так… одну вещь… Огляделся на улице - может, прихватить с собой какой-нибудь дрын. Дрына нигде не было, а то бы прихватил. Американский клен, растущий во дворе, я обламывать не захотел - его фиг обломаешь, хилый и мягкий сук гнуть можно целую неделю, ничего не добьешься. Поганое дерево, уродливое, - подумал я мстительно и зло, каким-то образом связывая бомжей с американскими кленами и с самой Америкой, словно бомжей завезли из этой страны. Второй этаж - куда, где? Вот эта дверь, наверное. Самая облезлая. Словно на нее мочились несколько лет. И щепа выбита внизу, оголяя желтое дерево. На звонок нажал, придурок. Сейчас, да, зазвенит переливчатой трелью, только нажми посильней. Зачем-то вытер палец, коснувшийся сто лет как немого, даже без проводков, звонка о штанину. Прислушался к звукам за дверью, конечно же, надеясь услышать щенков. “Сожрали, что ли, уже, гады?.. Ну я вам…” На мгновение задумался, чем ударить по двери - рукой или ногой. Даже ногу приподнял, но ударил рукой, несильно, потом чуть сильней. Дверь с шипом и скрипом отверзлась, образовалась щель для входа. Нажал на дверь руками - она ползла по полу, по уже натертому следу. Шагнул в полутьму и в тошнотворный запах, распаляя себя озлоблением, которое просто вяло от вони. - Эй! - позвал я, желая, чтоб голос звучал грубо и твердо, но призыв получился сдавленным. “Как к ним обращаться-то? “Эй, люди?”, “Эй, бомжи?” Они ведь и не бомжи, раз у них место жительства есть”. Я стал осматривать пол, почему-то уверенный, что сразу ступлю в дерьмо, если сделаю еще один шаг. Сделал шаг. Твердо. Налево - кухня. Прямо - комната. Сейчас вырвет. Пустил длинную, предтошнотную слюну. Слюна качнулась, опала и зависла на стене с оборванными в форме пика обоями. “Почему в таких квартирах всегда оборваны обои? Они что, нарочно их обрывают?” - Ты что плюешься? - спросил сиплый голос. - Ты, бля, в доме. Я не сразу сообразил, чей это голос - мужчины или женщины. И откуда он доносится - из комнаты или из кухни? Из комнаты меня не видно, значит, из кухни. На кухне тоже было темно. Приглядевшись, я понял, что окна там забиты листами фанеры. Я сделал еще один шаг - в сторону кухни и увидел за столом человека. Половая его принадлежность по-прежнему была не ясна. Много всклоченных волос… Босой… Штаны, или что-то наподобие штанов, кончаются выше колен. Мне показалось, что на голой ноге у человека - рана. И в ней кто-то ползает, в большом количестве. Может, просто в темноте примнилось. На столе стояло множество бутылок и банок. Мы молчали. Человек на кухне сопел, не глядя на меня. Неожиданно он закашлялся, стол задрожал, посуда зазвенела. Человек кашлял