приближающейся катастрофы, становился все более очевидным даже для него. И все, что оставалось, за что еще можно было бы ухватиться, - всего лишь полет планеты Он к метагалактическому центру, борьба за подготовку механизмов и приборов, которые понадобятся по прибытии на место, и отчаянная необходимость оказаться там раньше Паутины Геркулеса.
За Ди оказалось - если не окончательная победа, то во всяком случае последнее слово. Именно ее суждение об Амальфи, как о Летучем Голландце, больше всего поколебало его, после всех этих ярлыков и масок, которые оказались сорваны приближающимся триумфом времени.
За единственным исключением.
Теперь уже явственно был виден конец.
Открытие огромных спиральных галактик, островов вселенных в космосе, в которые группировались звезды, и сами склонялись к объединению в огромные группы, вращающиеся по спиральным рукавам вокруг общего центра плотности, - это открытие было предзнаменовано еще в начале 1950-х, когда Шепли выполнил карту 'внутренней метагалактики' - группы примерно в пятьдесят галактик, к которой принадлежали Млечный Путь и Туманность Андромеды. После того, как гипотеза Милна оказалась доказанной, представилось вполне возможным показать, что подобные метагалактики существовали 'как правило', что они, в свою очередь, формировали спиральные рукава, тянущиеся по направлению к центру, который являлся втулкой своеобразного 'колеса', на котором вращалось все мироздание, и где произошел начальный взрыв моноблока.
Именно в этот мертвый центр сейчас и мчалась планета Он, назад, в лоно времени.
На планете уже не было дневного света. Путь планеты иногда проявлялся в небе светлым недолговечным пятном, или слабым спиральным свечением, производимым галактикой, мимо которой они пролетали. Даже разреженные мостики звезд, соединявшие галактики, подобно пуповинам - мостики, чье открытие Фрицем Зворкиным в 1953 году вызвало пересмотр предполагаемого количества материи во Вселенной, и таким образом - пересмотр ее предполагаемых размеров и возраста - не ослабило ту черную пустоту, сквозь которую мчалась планета Он, хотя бы даже на день. Межгалактическое пространство было слишком безграничным для этого. Освещаемая искусственным светом, планета Он мчалась на полной скорости своих движителей спиндиззи по направлению к тому Месту, где Желание дало жизнь Идее, и где возник свет.
- В своей работе мы отталкивались от того, чему вы нас учили, и что вы называли гипотезой Маха, - объяснял Ретма Амальфи. - Доктор Боннер называет ее Виконианской гипотезой или космологическим принципом: он состоит в том, что с любой точки в пространстве-времени Вселенная должна выглядеть точно так же, как и с любой другой точки. Таким образом, невозможен полный учет всех стрессов, воздействующих на эту точку, если только наблюдатель не предположит, что и всю остальную Вселенную необходимо взять в расчет. Тем не менее, это могло быть реальностью лишь в случае тау-времени, в котором вселенная - статична, безгранична и вечна. В т-времени, которое представляет вселенную, как конечную и расширяющуюся, гипотеза Маха диктует, что каждая точка является уникальным и удобным наблюдательным пунктом - за исключением метагалактического центра, который свободен от стрессов и находится в стазисе, потому что здесь все стрессы практически гасят друг друга, являясь эквидистантными. Здесь возможно проведение огромных изменений с помощью относительно незначительного расхода энергии.
- Например, - предложил доктор Боннер, - изменение орбиты Сириуса всего лишь тем, что вы наступите на цветок лютика.
- Ну, я надеюсь, что это не так, - возразил Ретма. - Мы не можем контролировать небрежность такого рода. Орбита Сириуса - не такой уж и пустячок! Наверное, в этом нет никакой реальной опасности. То, на что мы рассчитываем - всего лишь шанс, хотя и незначительный, но все же реальный - состоящий в том, что эта нейтральная точка совпадает с подобной точкой для вселенной антивещества, и что в момент аннигиляции обе нейтральные зоны, два мертвых центра, станут общими и переживут полное уничтожение на какой-то заметный миг.
- И на сколь большой? - поежившись, спросил Амальфи.
- Вы сами можете подсчитать, - ответил доктор Шлосс. - Мы рассчитываем, как минимум, примерно на пять микросекунд. Если этот момент продлится хотя бы столько, то окажется вполне достаточным для наших целей. Он может продлиться и полчаса, в то время, как будут воссоздаваться элементы. Эти полчаса для нас столь же хороши, как и сама вечность; но мы сможем наложить нашу печать на все будущее обеих вселенных в том случае, даже если нам будут предоставлены хотя бы эти пять микросекунд.
- Если только кто-нибудь еще не оказался в центре и не подготовился лучше нас к этому моменту, - угрюмо добавил Ретма.
- А как мы собираемся использовать это? - спросил Амальфи. - Я не очень хорошо ориентируюсь в ваших обобщениях. В чем собственно, заключается наша цель? На какой цветок лютика мы собираемся наступить - и каков при этом будет результат? Сможем ли мы пережить его - или будущее нанесет наши лица на почтовые марки, как лица жертв? Объясните!
- Конечно, - ответил Ретма, слегка опешив. - Ситуация такова: все, что переживет эти пять микросекунд Гиннунгагапа в метагалактическом центре, будет нести в себе достаточный энергетический потенциал в будущее, который окажет значительное воздействие на реформацию обеих вселенных. Если уцелевший при этом предмет является камнем или планетой - как например Он - тогда обе вселенных реформируются точно так же - или почти точно так же, какими они сформировались после того, как взорвался моноблок, и их историческое развитие весьма близко будет соответствовать повтору. Если же у уцелевшего объекта будет желание и небольшая маневренность - например, как у человека - это делает доступным ему любое безграничное число измерений пространства Гилберта. И каждый из нас при пересечение этого барьера в пять микросекунд, за эти несколько мгновений создаст свою собственную вселенную, с судьбой абсолютно непредсказуемой.
- Но, - добавил доктор Шлосс, - при этом он погибнет. Его материя и энергия станут моноблоком созданной им вселенной.
- Боги звезд, - произнес Хэзлтон. - Хеллешин! Мы станем богами всех звезд, именно поэтому мы и мчимся, чтобы обогнать Паутину Геркулеса, не так ли? В таком случае я наказан за свою самую старую, наиболее приятную клятву. Я никогда не думал, что стану таким - я даже не уверен, что хочу стать.
- Имеется ли альтернатива? - спросил Амальфи. - Что будет, если Паутина Геркулеса доберется туда первой?
- Тогда они переделают вселенную так, как им заблагорассудится, ответил Ретма. - Мы даже не можем предположить, каким образом они будут производить свой выбор.
- За одним исключением, - добавил доктор Боннер, - что любой их выбор, скорее всего, никоим образом не будет иметь в себе нас или нечто, нам подобное.
- Все это весьма похоже на безопасное пари, - произнес Амальфи. Альтернативы нет. Я должен признать, что чувствую себя столь же невдохновленным, как и Марк. Но что произойдет, если метагалактический центр окажется пуст, когда наступит катастрофа? Если ни Паутина, ни Он не окажутся там, подготовленными к ее использованию?
Ретма пожал плечами.
- Тогда - если вообще можно сказать что-то определенное о столь грандиозной трансформации - история повторит сама себя. Вселенная снова возродится, пройдет через свои родовые муки, и продолжит путешествие к своим конечным катастрофам - тепловой смерти и моноблоку. Может быть, мы обнаружим себя живущими все так же, но уже во вселенной антивещества; даже если и так, мы не обнаружим никакого различия. Но я считаю это весьма маловероятным. Наиболее возможное событие - немедленное уничтожение, а затем - возрождение обеих вселенных из первобытного илема.
- Илем? - спросил Амальфи. - Странно - я никогда прежде не слышал этого слова.
- Илем был первобытным скоплением нейтронов, из которого все и возникло, - пояснил доктор Шлосс. - Я не удивлен, что вы раньше не слышали этого термина; это АВС космогонии, гипотеза Альфера-Бете- Гамова. Илем для космогонии то же самое, что и 'нуль' в математике - что-то столь старое и фундаментальное, что вам и в голову не пришло бы, что кто-то изобрел его.
- Хорошо, - сказал Амальфи. - Тогда, как утверждает Ретма, если этот мертвый центр в момент прихода второго июня окажется пустым, наиболее вероятная развязка состоит в том, что мы все превратимся в море
