сообщали: мол, культурно-просветительное учреждение -- непременно посещали музей, недоверчиво взирали на мамонтовы зубы и бивень, на мечи, куяки, колонтари и прочие военные и мирные предметы прошлого и настоящего, словно выставленное на стендах -- внешняя сторона, а за ней кроется нечто тайно-сладостное. Директор музея, задерганный начальственными посещениями, умолял переселить музей, но его просьбы отклоняли: дескать, пребывание музея в храме -- залог сохранности жемчужины архитектуры.
Взойдя на паперть и вступив в музей, Федор Федорович по многолетней привычке глянул на городовую опись 1860 года в серебряной багетовой раме над головой вахтерши, вязавшей на спицах нечто рыжее. Опись гласила, что во второй половине XIX века в Древлянске числилось: дворян -- 340, духовенства -- 427 человек, купцов -- 2475, мещан -- 9720, военных -- 1014, постоялых дворов -- 35, гостиниц и трактиров -- 37, харчевен -- 9, кабаков -- 14, винных погребов -- 10, лавок -- 339, церквей -- 25, часовен -- 4, училищ духовных -- 2, гражданских училищ -- 2, больниц -- 2, богаделен -- 2.
Комментария к описи не было, и только уж самые въедливые да дотошные посетители догадывались дворян, духовенство, купцов, военных и мещан сложить, выясняя, что 13 976 горожанам против нынешних 100 000 жилось не в пример лучше.
Федор Федорович уж было намеревался шмыгнуть мимо описи в свою дверь, но вахтерша, не прерывая вязания, буркнула: 'Вас ждут', и от стенда с географической картой родного края к Федору Федоровичу шагнул человек лет пятидесяти, в сером костюме, с зонтиком-тростью, в чеховском пенсне с ленточкой, с седоватой каштановой шевелюрой, усами и бородкой клинышком, кои в прошлом веке нашивали интеллигенты.
-- Честь имею представиться, -- не торопясь выговорил мягким тенорком, -- действительный статский советник Дмитрий Васильевич Чапельников, некоторым образом в прошлые времена здешний городской голова. -- И, переложив зонтик из правой в левую руку, протянул ладонь.
-- Научный сотрудник музея Федор Федорович Протасов, -- по инерции ответил Федор Федорович, аккуратно выговорив 'вич', и тоже протянул руку.
В какой-то миг в голове мелькнуло, что ладонь посетителя должна быть ужасно холодной, как и положено мертвецу, но она неожиданно оказалась теплой, даже чуть влажной, и ощущение вполне живой плоти тут же успокоило. Правда, в виске постукивало, а верхняя губа раз-другой непроизвольно дернулась, но все же Федор Федорович держал себя молодцом, будто ежедневно запросто беседовал с людьми из прошлого. Ровным голосом спросил:
-- Чем могу служить? -- и тут только поразился своему спокойствию: по всем правилам ему бы в обморок упасть, а он стоит. Но словно бы не сам. Будто бы его какая-то сила поддерживает, водит его руками, двигает языком, щеки растягивает в улыбке. И все это не насильно, а так, как он делал бы сам.
Угадав его мысли, посетитель предупредил:
-- Не беспокойтесь, милостивый государь. Это первый контакт. Через минуту вы станете самостоятельным.
И Федор Федорович почувствовал, как добрая, но чужая сила исходит из него и он с каждой секундой становится самим собой.
-- Действительно, -- сказал, поведя плечом. -- Так чем все же обязан?
-- Может быть, пройдем в ваш кабинет? -- предложил Чапельников.
-- Прошу, -- указал направление Федор Федорович.
Пока они двигались к кабинету, Федор Федорович искоса внимательно оглядел посетителя и решил, что тот так себе, уж больно росточком мал, не представительный. Из русской литературы или еще из чего, несмотря на свою профессию, он имел иное представление о действительных статских советниках: они должны быть непременно высокими, толстыми и обязательно дураками в том смысле, что с апломбом пересказывали мысли чинов остальных высших классов Табели о рангах.
Но в закутке, гордо именуемом кабинетом, мнение Федора Федоровича о Чапельникове постепенно стало меняться. Началось с того, что тот, усевшись на стул, сделался неотличим от крупного Федора Федоровича. А когда, еще не приступая к беседе, Федор Федорович повнимательнее вгляделся в серые глаза действительного статского советника, прежнее представление вовсе исчезло. Взгляд у Чапельникова был тверд, покоен и излучал мысль, еще не сказанную, но наверняка собственную, -- у людей, изрекающих чужие мысли, как приметил Федор Федорович, глаза были пусты.
-- Слушаю вас, -- сказал Федор Федорович.
-- Я к вам, милейший Федор Федорович, -- начал Чапельников, -- по поручению Коллегии древлянских воевод, городничих и городских голов.
-- Разве существует такая? -- первое, что пришло в голову, спросил Федор Федорович.
-- Вы же сами читали наш ультиматум.
-- Читал. Только не верится.
-- И зря, -- улыбнулся Чапельников. -- Коллегия существует с семнадцатого века. После Смутного времени, перед воцарением Михаила Федоровича, решено было ее создать.
-- Кем? -- не удержался Федор Федорович.
-- Атеисту это понять, мягко выражаясь, трудно, -- опять усмехнулся Чапельников. -- Скажу так: решено светлой силой.
И Федор Федорович обиделся:
-- Атеисту -- возможно, но я, ваше превосходительство, Богу молюсь.
-- Знаю, знаю, -- движением руки остановил его Чапельников. -- Сегодня вы от сердца молились. Но сегодня ваша вера, так сказать, только проклюнулась. Поверьте, вам еще только предстоит постичь широту и глубину Православия. Кто в море не тонул да детей не рожал -- тот Богу не маливался.
-- Выходит, мне рожать и тонуть предстоит?
-- Это, Федор Федорович, поговорка. А тонуть, рожать... -- Чапельников на секунду задумался. Поправив пенсне, закончил: -- Видимо, ваша судьба необычна.
И Федор Федорович присмирел. Тут же поверив действительному статскому советнику, он мягко спросил:
-- Вы православный?
-- Там, -- глянул Чапельников на потолок, -- несколько иные понятия. Но в переводе на земной язык -- да, я православный христианин.
И Федор Федорович окончательно поверил Чапельникову. Малая скованность оставила его. Глубоко вздохнув, он расправил плечи.
-- Вы, -- напомнил, -- о Коллегии говорили.
-- Простите, -- спохватился Чапельников. -- Так вот, с семнадцатого века и по сию пору Коллегия, говоря по-современному, была анализирующим органом. Мы активно почти не вмешивались в древлянскую жизнь, предпочитая естественное ее развитие. Теперь же принцип деятельности Коллегии изменился. Видите ли, милейший Федор Федорович, в России люди утратили духовное измерение вещей и жизни, судят по своему собственному интересу, по навязанному им трафарету или же по внешней видимости. Люди слепо ненавидят и слепо преклоняются. В партийных пристрастиях они извращают все постановки вопросов, забывая, в чем цель человеческой жизни и какие средства и пути ведут к ней. Я понятно излагаю?
-- Да, -- кивнул Федор Федорович.
-- Так вот, катастрофа, разразившаяся в нашей истории и с тех пор угрожающая и другим странам, произошла оттого, что на протяжении многих десятилетий, слагающихся по совокупности в века, в душах меркла духовная очевидность, то есть верное восприятие и переживание великих духовных предметов -- Откровения, истины, добра, красоты, права. Соответствующие им духовные лучи, исходящие свыше, воспринимались человеческими душами все неувереннее, слабее, беспомощнее, а так как природа не терпит пустоты, на их место водворялись безблагодатные, или противобожеские, вымыслы человеческого рассудка, ложные теории, зло, уродство, безвкусие и бесправие. Так произошла катастрофа. Теперь же зло восстало во всем своем неистовстве. Злые и ложные химеры, по мнению Коллегии, теперь способны вызвать уже необратимый слепой пафос, злую одержимость, неистовый и гибельный фанатизм. Это означает, что мы должны срочно вступить на новый путь.
-- Кто 'мы'? -- спросил Федор Федорович.
-- Прошу прощения -- увлекся, -- тряхнул бородкой Чапельников. -- Под 'мы' я подразумеваю лично вас
