и Древлянск.
-- Меня?!
-- Именно вас. По мнению Коллегии, вы обладаете подходящими душевными и волевыми качествами, чувством исторической традиции. И древлянские сограждане тоже. У вас есть все, чтобы признать несостоятельность теперешних духовных позиций и приступить к обновлению русского духовного опыта.
-- Вы что же, -- не утерпел Федор Федорович, -- хотите меня игуменом сделать, а Древлянск превратить в монастырь?
-- Об этом позже, -- поднял палец действительный статский советник. -О монастыре же вы зря. Духовный опыт не привилегия только монахов, но смысл жизни народа. Древлянск же, по выводам Коллегии, сейчас -- то место на Руси, откуда возможен исход светлого.
-- Возрождение благодати Божией? -- не понял Федор Федорович.
-- Благодать возрождать не нужно. Она была и есть. Ее надобно заново и навечно воспринять. Иначе -- мировая катастрофа. Великая блудница грядет.
-- А нас все больше коммунизмом пугают.
-- Словоблудие это, -- отмахнулся Чапельников. -- Просто коммунизм превратили в религию, а нужно было его всего-навсего воспринимать как есть, как социально-экономический уклад, который еще предстоит пережить человечеству. Православие же на все уклады одно. Без него ни рабовладение, ни феодализм, ни капитализм, ни тем более коммунизм немыслимы. Без Православия ничего бы не было и вообще ничего не будет. Религия наша, как теперь выражаются, гарант развития, стержень, на ней держится народ. Она -на все случаи истории. Без нее история закончится, ибо прекратится совершенствование человеческих душ. Тогда -- торжество великой блудницы.
-- Фашизм? -- опять не понял Федор Федорович.
-- Фашизм, сударь, по сравнению с грядущим -- цветочки... Ну да мы отклонились от темы. Итак, вы согласны со сказанным мной?
-- Вы вот упомянули о моих душевных и волевых качествах, -- потер переносицу Федор Федорович.
-- О них Коллегия знает наверняка. Вы же только ответьте: согласны или нет? В вашем сердце нет протеста?
И Федор Федорович задумался, подперев рукой подбородок, глядя в стол. Секунду ли, час ли думал -- время вроде остановилось. Самому же показалось, что ответил сразу:
-- Протеста нет. Скажу больше: я обдумывал подобное. Но только неконкретно, расплывчато. Понимаете, мысли, мысли, а воссоединить их не мог. Какая-то бесконечная разработка без выводов. Понимаете? Все вокруг да около, как говорится. Так что протеста нет. Но скажу откровенно: никак не возьму в толк, зачем вам, ваше превосходительство, мое мнение? Знаете, все как-то странно. Вы -- там, -- Федор Федорович по примеру Чапельникова глянул в потолок, -- я -- здесь. А потом, ведь я человек маленький. Вы даже не представляете, какое место я занимаю в нашем обществе. Если бы теперь существовала Табель о рангах, в ней для меня и места бы не нашлось. Ведь у меня никаких прав, одна лишь зарплата. Гоголь, Николай Васильевич, даже и предположить не мог, что когда-нибудь в России появятся такие люди. Я один, один как перст, мне даже кухарка не по карману. Ну что из того, что я с вами согласен и в сердце моем протеста нет?
Федор Федорович говорил громче и громче, монолог его становился все яростней. Получалось, будто он не Чапельникову жаловался, а сам себя корил за свою мизерную общественную значимость. Словно бы криком своим пытался доказать сам себе то, что нередко сварливые жены доказывают мужьям: дескать, ты, такой-рассякой, жизнь мне заел, молодая была, дура, эх, знала бы -- за Ваньку Петрова вышла!
Слушал-слушал Чапельников Федора Федоровича да и поднял руку:
-- Стоп. Это, милостивый государь, нервы. Вернее -- естественная реакция на наш с вами контакт. Я ведь, Федор Федорович, в известном смысле все же не человек. Так что прошу простить. А теперь слушайте.
И Федор Федорович тут же стал спокойным, будто только что и не кричал.
-- Вы кооператив 'Арканзас' знаете? -- спросил Чапельников. -- Вам не трудно будет завтра в оный кооператив явиться часиков эдак в пять?
-- В семнадцать? -- уточнил Федор Федорович.
-- Именно.
-- Не трудно.
-- В таком случае разрешите откланяться. -- Действительный статский советник поднялся и вышел в дверь.
Когда его шаги стихли, Федор Федорович выглянул из кабинета.
-- От меня никто не выходил? -- спросил вахтершу.
-- Не выходил, -- отозвалась вахтерша.
-- И никто меня не спрашивал?
-- Никто, -- ответила та и с присущей ей прямотой добавила: -- Будто вы кому нужны!
На привычную ее прямоту Федор Федорович даже не огрызнулся и осторожно плотно закрыл дверь.
12
Между тем в Древлянске творились чудеса. Мало того, что вчера председателя Обалдуева чуть не хватил инфаркт, -- с утра произошел несчастный случай с зампредом Рыбакитиным. На подступах к площади Братьев По Классу тот провалился в гидрантный колодец. Разбил локоть, вывихнул ступню, а когда был выпростан из недр, один из спасителей, назвавшийся бывшим городским головой Чапельниковым, пообещал: дескать, если Рыбакитин тут же, после наложения тугой повязки, не начнет наводить порядок в коммунальном хозяйстве, то завтра непременно на него где-нибудь обрушится потолок.
С Чудоюдовым же случилась иная история: войдя в горисполком, он столкнулся со своей любовницей, женщиной покладистой и тихой, и та при всем честном народе отхлестала его по щекам, заявив, что еще и не то сделает, если Чудоюдов и дальше будет препятствовать регистрации Общества древлянских женщин. До этого случая чудоюдовская любовница общественными делами не занималась.
К главному милиционеру в отдел внутренних дел явился человек в старинном мундире с эполетами, в лосинах и ботфортах. Гаркнул: 'Как смеешь сидеть перед гвардии капитаном?! Оружие -- на стол!' А когда милиционер, не владея собой, сдал пистолет, приказал: 'С нынешней ночи весь личный состав вывести на улицу. Стоять на постах с девяти вечера до шести утра. Днем же -мобильное патрулирование. О серьезных преступлениях и речи не может быть. Витрину кто разобьет -- вот из этого пистолета тебя кончу'. Сунул пистолет себе за серебряный пояс и был таков.
Легким испугом отделался военком. К нему явился князь Иван Чертенок, меньшой Сытин. Разъяснил, что во втором Крымском походе должность его в ертаульном полку соответствовала генеральской, и приказал полковнику, как старшему в городе воинскому начальнику, пресечь пьянки и самоволки в расквартированном на окраине строительном батальоне. Военком прекословить не стал. Пробасил: 'Честь имею!' -- и отбыл в указанную отдельную часть, где на первый случай тут же посадил под арест дежурного офицера.
Хуже всех, наверное, пришлось усатому радикал-интеллектуалу. Кто приходил к нему -- осталось тайной, но только к обеду радикал прибыл в выставочный зал современной авангардной живописи и, будучи совершенно трезвым, учинил там погром. На глазах честной публики принялся в окно выкидывать живописные полотна, выкрикивая перед каждым броском: 'Очистим и очистимся! Да здравствует реализм!' Затем, явившись в радикально-интеллектуальный комитет, подал заявление о выходе, в коем написал, что не имеет морального права заниматься политической деятельностью ввиду личной незрелой гражданственности. В редакцию же 'Древлянской правды' принес объявление: 'На базе Дворца культуры открывается воскресная школа по изучению отечественной истории, философии и экономики для городских руководителей, осознавших свою несостоятельность'. В редакции его и арестовали за злостное хулиганство. Приписать ему порчу художественных произведений у городского прокурора не хватило совести.
Но больше всего древлянцев поразили события в горкоме КПСС. Утром в конференц-зале горкома собрался пленум, которого никто не созывал, и после жестокой критики были смещены и заменены новыми три секретаря, все члены бюро, замы, замзавы и инструкторы. Участники пленума одобрили письмо к древлянским промышленным и прочим организациям с просьбой трудоустроить уволенный контингент. Первый секретарь попробовал отделаться самокритикой, но пленум остался непримирим и завершил работу.
