— У вас жила… Вера Громова, — начал я.
— Знаю. Но ее больше нет. Уже приходили из милиции. Они все осмотрели. Это моя квартира. Мне оставил ее муж.
— Он умер? — ляпнул я.
— Умер? — морщины на ее лице пришли в движение, словно она пыталась улыбнуться. — Нет, не умер.
— Почему вы сдавали Громовой квартиру?
— Так получилось… Ей негде было жить, — лицо снова застыло.
Потом она провела ладонью по губам, и за рукой потянулась клейкая нить слюны.
— Она сама вас нашла? Или кто-нибудь познакомил? — спрашиваю.
— Да…
Я не заметил, как в ее руках оказались ножницы. Большие такие, портняжные. Она бессмысленно смотрела на них, открывала и закрывала.
Щелк-щелк. Щелк-шелк.
— А кто познакомил?
Она подняла ножницы на уровень моих глаз.
— Какое вам дело?
— Если спрашиваю, значит, есть.
Щелк-щелк.
Пальцы у нее изможденные, с подагрическими суставами, ногти совсем заросли.
Я отодвинулся подальше.
— Муж, — сказала она, — ее привел мой бывший муж. Он с ней путался.
— Вот как?
— Он со всеми путался. Это все она, она. Приходит ко мне вся в белом. Вся в белом платье, а под платьем кости. Кости. Они стучат. Они стучат и не дают мне спать по ночам. Вот и сейчас она придет… Она будет ходить вокруг и руками шарить, шарить. Пока на нее не смотришь, она тебя не видит…
Я стал догадываться, что эта женщина неизлечимо больна.
— Все время ходит вокруг. Все время, — продолжала старуха. — Противная. Насылает на меня порчу. Другим все хорошее. Вот Нинке Бессоновой — и красоту, и здоровье, и мужиков. А мне все плохое, плохое. Цветы с кладбища присылает. Я их в унитазе топлю.
— Вы знаете Бессонову?
— Знаю ли я? — старуха вдруг подпрыгнула. — Знаю ли я Нинку? — и она вдруг захохотала.
Щелк-щелк, — ножницы сверкнули возле самого лица, я поспешно отскочил.
— Она тебя подослала? — старуха продолжала наступать.
— Нет…
— Она тебя специально подослала. Она тебя специально подослала… — старуха шла на меня, растопырив руки, и в бесцветных глазах ее зрачки собрались открытыми злыми точками.
За спиной послышалось, как кто-то открывает ключом дверь. Я метнулся спиной к стене и, сжимая кулаки, решил дорого продать свою жизнь. Во всяком случае, хотелось в это верить.
Дверь распахнулась, и на пороге изумленно замер Николай Петрович. Тот самый, что работал с Бессоновым в одном кабинете.
Его я меньше всего рассчитывал здесь увидеть.
— Что вы здесь делаете? — выпалил я.
— Я? — он вскинул брови. — Пришел к своей бывшей жене. Но что делаете тут вы?
— Жене? — я опешил.
— Да. Вас удивляет?
— По правде говоря…
Я оглянулся на старуху. Она стояла, бессмысленно глядя перед собой, расслабленная, сгорбившаяся, тусклая, похожая на улитку.
— Вам трудно понять, — он захлопнул дверь, подошел к женщине и стал поправлять на ней одежду. — Лет пять назад она была очень красива… Можно сказать, — он грустно улыбнулся, — первая красавица в городе. Это трудная история. Самое разумное будет попросить вас удалиться. Но вы из тех типов, которые всюду суют свой нос и не успокоятся, пока не узнают правду до конца. Кроме того, я думаю, вами движет отнюдь не любопытство.
Мне рассказывала Бессонова, в какой переплет вы попали…
— Нина?
— Мы знакомы… Мы дружили… как это называется — семьями. Я ведь учился с Олегом на одном курсе. После окончания вместе работали на «Скорой помощи». Потом он переехал сюда и перетащил меня за собой.
— Олег — это кто?
— Как кто? Бессонов, конечно.
Странно, впервые Бессонова называли по имени. Наверное, они и в самом деле дружили.
— Сначала мы вместе ухаживали за моей будущей женой. У нее, знаете, был потрясающий цвет глаз — фиолетовый. И черные-черные волосы. Она словно неземная была…
Старуха бессмысленно смотрела в окно.
— Она вышла за меня.
Старуха зевнула, затем апатично посмотрела на нас.
— Через год, как мы поженились, сыграли вторую свадьбу. Олега и ее подружки. Этой подружкой была Нина. Не знаю, счастливо ли мы жили. Думаю, не очень. Работы для нее по специальности не нашлось. Правда, шила местным дамам наряды. Ведь на мою зарплату не очень разгуляешься. Детей не было. Забот тоже особенно никаких. Обедал я на работе, белье в прачечную сам относил. Жить бы и жить… Дайте сигарету. Вообще-то я не курю.
Он затянулся и закашлялся. Лицо побагровело и на лбу вздулись вены. Достал платок, вытер рот, раздавил сигарету в блюдце, которое стояло на столе.
— Пять лет назад я случайно увидел у нее в сумочке шприц. Поначалу не придал этому значения. А потом понял — она колет морфин… Я врач, и имел дело с наркотиками. Еще в институте один раз, ради любопытства, сам попробовал. Знаете, своего рода драматическая медицина. Опыты на себе. Дурость, конечно, но со студентами-медиками такое случается. Сколько из-за этого хороших ребят погибло, стало наркоманами… Меня пронесло — тут ведь тоже предрасположенность. А вот ее…
Он замолчал, провел ладонью по лицу.
Потом снова поднял голову. — Я устроил ее в лечебницу. А потом выяснилось — она только набралась там «жизненного опыта» у таких же пациенток? но с большим «стажем». Этот ««опыт» и помогал ей добывать наркотики — денег, во всяком случае, она у меня не просила. Когда у Бессонова появилась Вера, мы решили не повторять ошибку с лечебницей.
— Каким образом? — спросил я.
— Решили поселить их вместе — так легче наблюдать.
— А им так было легче доставать наркотики и обмениваться «опытом»?
— Я понимаю, что вы имеете в виду. Другого выхода не было. Между прочим, в ту ночь, когда погибла Вера, моя жена была у Аннушки… Это медсестра, я долго с ней работал, она все знает. Сейчас на пенсии, и когда есть время и силы, берет мою жену к себе. Так что насчет обмена «опытом» — вы не правы. И кстати, будь их в ту ночь двое, может, не случилась бы трагедия.
— Да, — я покачал головой, — но что бы изменилось, а?
— Понимаю. Мы искали источник — откуда у них появляется морфин. Олег заподозрил кое-кого в нашем институте. Может, вы знаете — морфин хранится по списку «А». Иными словами, выдается строго определенное количество, потом мы отчитываемся пустыми ампулами, подписывается акт, и использованные ампулы уничтожаются. Но ведь никто не знает — сдаются ли те же самые ампулы, которые выдали, или нет? Вы меня понимаете? Если у вас есть пустые ампулы, вы можете их сдать, а себе оставить с морфином… Никто же не способен проконтролировать, сколько препарата израсходовано на самом деле, весь отчет, так сказать, только по стеклотаре. Есть масса других лазеек. Но мы решили проверить этот путь.
