ее повторить.
— Возможно, это не он звонил Люку.
— Мы уже проверили родителей…
— А что, если в семье процветает расизм? Может, Тони Маллен тайный член нацистской партии, а отец Фаррелла звонит ему, чтобы организовать митинг или что-то вроде этого.
— Китсон проверяла. Они едва знакомы.
— Он мог звонить его сестре, Джульетте.
Торн выпрямился, сидя за столом. Такое ему в голову не приходило.
— Хорошо… Но зачем ему врать? Он был так самоуверен, когда его обвинили в убийстве, даже сейчас, когда ему известно, что он у нас на крючке. Почему такая реакция? Зачем начинать выкручиваться? Только ради того, чтобы мы не узнали, что он встречается с Джульеттой Маллен?
— Потому что ей четырнадцать, — ответила Портер. — Если он с ней спит, именно так он и должен был реагировать. Это так по-мужски: уважение к даме и тому подобное. Если его посадят за убийство Латифа, он сядет — и пусть все горит синим пламенем, разве нет? Он будет молчать ради своих приятелей, таких же идиотов, которые думают, так же как и он сам, что Фаррелл — герой. А интимная связь с малолеткой совсем не соответствует имиджу героя.
Это была запутанная логика, которая, как и все остальное в деле, пока не поддавалась ясному истолкованию. Торн пообещал Портер попозже заехать к Малленам и поговорить с Джульеттой. Луиза посоветовала сделать это с глазу на глаз. Потом Том спросил о ее планах, смогут ли они увидеться.
— Я не знаю, как долго задержусь в доме Кэтлин Бристоу. Надеюсь, эксперты уже закончили. Я хочу внимательно изучить шкафы с документами. Может, их содержимое даст нам ключ к тому, что пропало.
— Как прошло опознание тела братом и его женой?
Раздался вздох, шум с улицы; прежде чем ответить, она несколько секунд молчала. Торн понял, что задал не самый умный вопрос.
Глава двадцать первая
Импровизированная сцена была установлена в комнате его отца, окна которой выходили на улицу.
Сидя на единственном стуле, Торн слышал голоса, раздававшиеся из-за наспех сделанного занавеса, — его отец со своим другом Виктором готовились к выходу. Торн оглянулся на старые мамины часы, стоящие на каминной полке. Ему нужно было возвращаться на работу, и на это все у него действительно не было времени.
— Вы еще долго там?
Его отец из-за занавеса проорал в ответ:
— Оставь свой чертов парик!
Торн замер, когда увидел, что из-под плотного черного материала клубится дым. Он встал и побежал к занавесу, но понял, что не может к нему дотянуться. Он рвался на свежий воздух и кричал своему отцу, находящемуся по ту сторону занавеса, чтобы он выходил.
— Успокойся, — ответил отец. — Сядь. Мы будем готовы через минуту.
— Тут дым…
— Нет, блин, тут никакого дыма!
— Хватит ругаться.
— Как же тут не ругаться!
Занавес поднят, Торн падает на стул, когда отец с Виктором делают шаг вперед сквозь пелену искусственного дыма, доходящего им до пояса.
Джим Торн ухмыльнулся и подмигнул:
— Говорил же тебе, это не дым, сосунок!
Само по себе представление оказалось неплохим.
Виктор подошел к пианино и начал играть. Отец Торна запел, но эффектное начало было смазано, когда он практически сразу забыл слова и стал отчаянно переигрывать, потом сказал: «Завязывай!», потому что посчитал это пустой тратой времени. Затем они перешли на свой жаргон…
— Тебе известно, что на разработку «Виагры» тратится больше средств, чем на борьбу с болезнью Альцгеймера?
— Это ужасно, — заметил Виктор.
— Ты мне это говоришь! У меня член постоянно стоит, а я не могу вспомнить, что с ним нужно делать!
И дальше в таком же роде. Все обычные шутки, которые сыплются без перерыва одна за другой; Виктор в роли простачка радостно подыгрывает своему старинному другу. Всякая чепуха из уст отца Торна о том, что болезнь Альцгеймера не так уж и плоха: по крайней мере, ему не приходится смотреть повторы программ по телевидению, он может сам спрятать свои же пасхальные яйца и всегда встречает новых друзей.
— Пока ты не забываешь и своих старых, — заметил Виктор.
— Ну, еще бы! — Мгновение. Взгляд. — А ты кто такой?
Торн наслаждался каждой минутой этого представления, с радостью видя, как счастлив его отец. Торн забыл о времени и работе, которая его ждет, пока эти проявления провалов памяти, которые он так всегда опасался увидеть, трансформировались в нечто комичное. Пока его отец не сводил с него своих сияющих глаз, выражающих притворное недоумение.
Торн засмеялся и зааплодировал еще одной безнадежно устаревшей импровизации. Звук его аплодисментов замер, как по сигналу, когда его отец повернулся к Виктору и громким шепотом уголком рта произнес:
— Я их убиваю.
— Ты горишь, Джим.
— Ты чертовски прав! Горю!
Торн засвистел, когда старик повернулся и взору зрителей предстало искусно вышитое цветное пламя на спине его пиджака. Он затопал ногами, когда Джим Торн начал танцевать, двигая бедрами и вращая плечами, отчего казалось, что пламя медленно ползет вверх по его спине.
— Папа…
Его отец обернулся и посмотрел на сына:
— Не паникуй, сынок! Все совсем не так, как кажется.
Но внезапно Торн понял, что языки пламени настоящие, что они прожигают синтетический костюм отца и сжирают находящуюся под ним плоть.
Он мог явственно ощутить, насколько реален этот запах.
Он потянулся, чтобы нажать большую красную кнопку, расположенную возле его стула, и тут зазвонил звонок. Оглушительно громко, но звук стихал — совсем как его аплодисменты — каждый раз, когда говорил его отец.
— Это настолько грубо!
— Что именно? — спросил Виктор.
Торн закрыл уши ладонями. Он не слышал, как кричал отцу, чтобы тот заткнулся и убирался отсюда, умолял Виктора о помощи.
— Чертовски смешно звучащий фургончик с мороженым, — ответил Джим Торн.
— Это пожарная тревога, ты, старый тупица!
— Не стоит делать поспешных выводов.
— Нам нужно сейчас же уходить. Это пожарная тревога!
Улыбку отца Торн видел сквозь венец языков пламени. Несмотря на болтовню, было слышно, что его голос надтреснул, что потрескивают горящие волосы.
— Пожарная тревога, Том? Ты уверен?
