Интимные связи

на кухне открылось окно и повар выбросил во двор чан с картофельными очистками. Эти очистки шмякнулись рядом с трехлетними Юркой и Николаем, и в ту же секунду к ним подлетели поросята со свиноматкой. Хрюкая и чавкая, свиньи набросились на очистки. А повар, глядя на них сверху, из окна, очистил себе яблоко и швырнул яблочную кожуру детям. Юрка и Николай дернулись за кожурой, схватили и стали жевать, но и свиноматка ринулась на эту кожуру, уткнулось рылом Юрке в лицо.

Юрка упал и стал реветь, но свиноматка продолжала тыкаться рылом ему в лицо, чтоб отнять яблонные очистки.

Испугавшись, что она сожрет его дружбана, трехлетний Николай схватил ее за ухо, потянул от Юрки. Свиноматка задергала головой, пытаясь отбросить его, но Николай не отпускал, а впился ей в ухо зубами. Свиноматка завизжала и, словно тряпичную куклу, отшвырнула его, он шмякнулся в грязь.

Тут из колонны, проходящей через лагерные ворота, вырвались две молодые женщины и с криками «Коля!!», «Юра!!!» побежали к малышам.

Начальник охраны закричал им: «Назад!! Стой, стрелять буду!», но женщины, не обращая внимания, продолжали бежать к своим детям.

Собаки рванули с поводков, начальник охраны выстрелил в воздух, колонна бросилась врассыпную, собаки кинулись на женщин, и начальник выстрелил еще раз.

Одна из женщин — круглолицая, с ямочками на щеках — упала, не добежав двух шагов до Николая, и прошептала последнее:

— Коля…

А репродуктор продолжал греметь:

Холодок бежит за ворот,
Шум на улицах слышней.
С добрым утром, милый город,
Сердце Родины моей…

Утром по нью-джерсийскому хайвею катил маленький серый грузовичок с запыленным номером, В его кузове лежали старая машинка для стрижки травы, складная лестница, грабли, садовые ножницы и прочий садовый инструмент.

А в кабине сидели Родригес и Николай, на ходу доедали гамбургеры. На Николае был новый недорогой пиджак и бейсбольная кепка «Yankees».

— О'кей, — сказал Родригес и свернул под указатель «Scarsdale». — Мы у цели.

Грузовичок углубился в безлюдные зеленые улицы, больше похожие на парковые аллеи,

Николай присмотрелся. Настоящие поместья — каждый двор как парк, и в глубине — двухэтажный или трехэтажный особняк, плавательный бассейн, стриженые газоны, детская площадка, теннисный корт и гараж на пару машин.

— Well… — сказал Родригес. — D'you like it? [Тебе нравится это?]

Николай молчал.

Родригес сбавил скорость:

— Okay. Here we are. — И, достав из бардачка широкий, в упаковке, лейкопластырь «Bendaid», протянул его Николаю.

— Что это? — спросил тот.

Родригес вскрыл упаковку, извлек пластырь:

— Заклей свой шрам.

— Зачем?

Родригес разозлился:

— Do it! Делай!

Николай нехотя повиновался.

Родригес дал ему темные очки и сказал миролюбивее:

— И это…

Затем остановил машину, с озабоченным видом вышел из кабины, открыл капот. Держа в руке тряпку, свернул пробку радиатора и тут же резко отстранился от выброса пара.

— Shit!

Николай подошел к нему.

— О'кей! — Родригес посмотрел на часы и кивнул в сторону выезда со двора, который они проехали. — Сейчас оттуда выедет синий «торус». Это домработница поедет в магазин. И тогда — твое время. Войдешь во двор, там, в глубине — оранжерея. В оранжерее баба, слегка чокнутая, у нее эта болезнь… ну, с еврейской фамилией — Кацнельсон, Даркинсон?.. Ты понял?

— Еще нет…

— Fuck! Ну, муж хочет избавиться от нее. Ты, как случайный грабитель, влез, изнасиловал и… На все — сорок минут. Ясно?

Николай посмотрел ему в глаза:

— И?

— И возвращаешься! — нервно сказал Родригес. — Я буду здесь. Буду ездить вокруг квартала. Что ты смотришь? Мы говорили с Москвой, нам сказали — ты профессионал. Так?

— Так… — Николай протянул руку Родригесу.

— Что? — удивился Родригес.

— Пушку.

— Are you creasy? Какая пушка?! Руками! Пушкой тут любой черный…

В глубине двора показался верх синего «торуса» с тридцатилетней мулаткой за рулем.

— There she goes! — прервал себя Родригес. — Атас!

Проехав за деревьями и кустами, «торус» выехал из каменной арки, мулатка притормозила, бросила Родригесу «Shi is there. Go» [Она здесь. Иди. ] и укатила прочь.

— Все! — сказал Родригес Николаю. — Пошел!

Но Николай не спешил:

— А в оранжерее кто эта баба? Русская?

Родригес вспылил:

— Какая разница? Фули ты время тянешь?

Николай усмехнулся:

— У меня же сорок минут. Она русская?

— Нет! Не русская! Иди! Или у тебя не встанет на нерусскую?

Николай усмехнулся и еще раз взглянул на шею Родригеса.

Да так, что Родригес невольно провёл по шее рукой — словно закрываясь. Но в следующую секунду Николай уже закрыл глаза темными очками и пошлепал ладонью по липкому пластырю на своей щеке.

— За сорок минут мы с корешем два ларька взяли, — сообщил он. — В детстве еще.

И расслабленной походкой направился к каменной арке.

Оглушительно кудахча и хлопая крыльями, куры метались по темному ночному курятнику. Пух и помет летели в разные стороны. Шестилетние Юрка и Николай, растопырив руки, пытались загнать в угол одну из кур. Курица бегала от них кругами, кося глазом…

Пройдя под каменной аркой выезда со двора, Николай — на виду у Родригеса — шел в глубь аллеи. Затем, когда кусты и деревья парка скрыли его от Родригеса, снял темные очки и сорвал со щеки пластырь.

Впереди, в глубине аллеи открылся вид на плавательный бассейн, а подле бассейна стоял большой каменный дом и сбоку прилегала к дому стеклянная оранжерея.

Но Николай не спешил туда. Оглядевшись по сторонам и посмотрев поверх кустов на соседнюю виллу, он круто свернул и пошел туда через кусты, изгородью разделявшие территорию двух дворов.