жест, и Лонгвэлл продолжил: — За такую работу ему можно было добавить! А главное, у меня есть новый заказ! Fuck! — произнес он с досадой. — Ты уже сообщил в Москву, что он сбежал?
— Еще бы! Они теперь встречают каждый рейс из Нью-Йорка, а мои ребята дежурят тут, в аэропорту. Но я не думаю, что он там появится.
Лонгвэлл постучал пальцами по крышке стола.
— Та-а-ак… Что мы имеем? В Москву он не полетит. А тут — куда ему деваться? Он знает английский?
— Откуда? Русский валенок! Две недели как вышел из зоны!
— Это ужасно! Десять сотен он спустит за неделю, а потом что-то украдет и погорит на ерунде. И полиция выйдет на твоего Родригеса. Кто забирал мои заказы из почтового ящика? Ты или Родригес?
— Конечно, Родригес. Неужели я буду ездить на почту?!
— Значит, как только полиция возьмет этого засранца… Лонгвэлл в панике забегал по кабинету. — Это ужасно! Я влип! Боже, как я влип!
— Сядь! — жестко сказал Блюм. — И успокойся. От Родригеса они ничего не узнают.
— Это я уже слышал! Пять лет назад! «Никто ничего не узнает!» И нате вам! Нет, если полиция возьмет Родригеса, он запоет у них в первый же день!
— Покойники не поют.
Лонгвэлл остановился:
— Что?!
— Родригес вчера ночью утонул в Канарси, — объяснил Блюм. — Это стоило десять штук, но я сюда пришел не потому.
— А почему?
— Этот Уманский видел там домработницу, филиппинку.
— Как видел? Почему?
— Потому что мудак Родригес ее засветил.
— О Господи!
— Ее нужно убрать.
— Ты с ума сошел! Только что хозяйка покончила с собой! А теперь домработница? Нет! Ни в коем случае! И вообще, этот русский — твой человек, ты должен его убрать!
— А ты — принять участие в расходах. Десять штук Родригес плюс я держу людей в аэропорту плюс и еще всякая мелочь… С тебя пятьдесят штук.
— Но это несправедливо! — возмутился Лонгвэлл. — Прокол на твоей стороне. И ты еще хочешь заработать на этом!
Лицо Блюма замкнулось, словно на него надели маску. Он покрутил платиновое кольцо на своей руке:
— Мы партнеры, не так ли? — И в упор глянул на Лонгвэлла. — А?
— Конечно, мы партнеры, — струсил Лонгвэлл. — А как же!
— Равные? Пятьдесят на пятьдесят? Да?
— Да…
— Но ты делаешь только чистую работу—ездишь в Беверли-Хиллз, Палм-Спринг, выпиваешь с клиентами и намекаешь, как легко мы можем помочь им избавиться от мужа или жены. И все! И на этом ты уже сделал четыре лимона, а я — вполовину меньше. Потому что я плачу за все технические расходы. И неизвестно, сколько мне будет стоить найти теперь этого засранца. Ты будешь платить свою долю этих расходов? Или?..
— Буду! Конечно, буду! — поспешно согласился Лонгвэлл. — Но вы должны найти его раньше полиции!
— Попробуем…
Теперь, когда было достигнуто статус-кво, Лонгвэлл возмутился:
— Что значит «попробуем»?!
Блюм встал:
— Меня зовут Савелий Блюм. И весь Брайтон знает, что Савелий Блюм не дает пустых обещаний.
Рыжее осеннее солнце грело и слепило даже сквозь смеженные ресницы.
Но Николай не открывал глаза.
Он лежал на пустом, теплом и высоком обрыве над морем, внизу под ним редкие ленивые волны шершаво накатывали на береговую гальку. Тихий Бостонский залив, простертый под обрывом до горизонта, серебрился под солнцем, как чешуя огромной сонной рыбины. По этому расплавленному серебру медленно двигались красивые яхты, рыбачьи катера с решетчатыми ловушками на крабов и скутеры под яркими парусами. Вдоль высокого берега парили в небе разноцветные дельтапланы. А под ними на берегу стояла цепочка красивых, все в зелени, домов и вилл.
Рай!
Правда, чем выше поднималось солнце, тем больше оживал пляж. Сначала поодаль от Николая расположились какие-то щебетливые старушки с нашлепками на носах — они принесли сюда свои раскладные матерчатые кресла и принялись щебетать не то по-английски, не то по-птичьи… А затем поблизости скатился и запарковался у края прибрежного откоса пыльный, большой и старый, как гнилое корыто, «плимут» с чавкающим мотором астматика. Хозяйка машины оставила все четыре двери нараспашку, и шестилетний пацан стал копошиться в этом «плимуте», крутить баранку и рычать, изображая крутого автомобильного гонщика. А его мать — ноль внимания, легла животом на пляжный песок с книжкой в руках и принялась загорать. Да еще музыку в машине оставила…
Николай, чуть подняв козырек, рассматривал ее сквозь полуоткрытые ресницы. Ей, наверно, лет тридцать… ноги в порядке… задница торчком… правда, конопатая вся и рыжая… зато каким-то быстрым движением расстегнула у себя на спине бретельки лифчика, и они упали от нее по бокам, обнажив солнцу всю ее спину… а колпачки лифчика, упираясь в песок, все-таки оставались на объемных сиськах, хотя и прикрывали их теперь не полностью…
Почувствовав взгляд Николая, эта рыжая зорким женским взглядом глянула в его сторону, их глаза встретились. Затем женщина снова уткнулась в свою книгу. Правда, лифчик поправлять не стала, и хороших, как сказали бы в России, размеров грудь притягивала к себе глаза Николая.
Но он превозмог себя, натянул бейсболку на нос и закрыл глаза.
Музыка в «плимуте» была не то джаз, не то марш (а точнее, «Болеро» Равеля), и под эту музыку Николай снова задремал…
