— Well… — полицейский посмотрел на меня с интересом.
— Как ты себя чувствуешь?
— Я в порядке, — сказал я хмуро.
— А стенка?
— Стенка тоже в порядке, спасибо.
— So! — опять сказал полицейский.
— Итак, кому принадлежит этот дом? Вам или вам?
— Мы снимаем его, — сказал я.
— Хорошо. Кто снимает его? Официально?
— Мы оба, — сказала Лиза.
— В таком случае, леди, — сказал полицейский, — мы не можем выбросить его отсюда до решения суда. Только судья может приказать выбросить его из его дома. Мой вам совет: решить ваши действия с адвокатом.
— Но с ним опасно находиться в одном доме! Он — сумасшедший! — сказала Лиза.
— Он не выглядит таковым, — заметил полицейский. — Но если вы настаиваете, мы можем сейчас отвезти обоих к судье, и пусть он решает. Что вы скажете? — и полицейские посмотрели на нас обоих — на меня и на Лизу.
— I'm ready [Я готов], — сказал я им и добавил Лизе по-русски: — Но что будет с Ханой, если она увидит, что папу и маму увезла полиция?
— Lady, — сказал Лизе один из полицейских, — могу я поговорить с вами наедине?
И они ушли на веранду, где, как я понимаю, полицейский стал объяснять Лизе, что никакой судья ничего со мной не сделает, пока я не нанесу ей реальных увечий. А второй стал рассматривать мои книги на книжных полках и выяснять у меня, какие перспективы у русской перестройки. Я сказал, что из-за этой е… перестройки вся моя жизнь пошла вверх тормашками, но развить этот тезис не успел — Лиза и второй полицейский вернулись в комнату. Лиза сказала, что к судье мы сейчас не поедем, но она завтра же найдет себе адвоката. После этого полицейские уехали, а я сказал Лизе:
— Ты можешь взять себе хоть десять адвокатов, — я никуда от дочки не уйду. Ради нее я хочу сохранить семью, и, если ты считаешь, что я псих, я готов лечиться. Может, я действительно сошел с ума от этой факинг жизни!
И назавтра я отправился к психиатру.
Ее фамилия была Гальперина, и она была единственной в Бостоне врачом-психиатром, которая говорила по-русски. Честно говоря, я ехал к ней даже с каким-то радостным душевным подъемом. Я уже забыл о своих первых двух визитах к гипнотизерам и снова верил в то, что могу купить себе чудо. Пусть каждый визит к врачу стоит 150 долларов, но разве вы не заплатите и полторы тысячи за семейное счастье? Я ехал к ней, заранее представляя себе большой и роскошный, как в телевизионных soup opera, кабинет дорогого врача-психиатра — с тихой приятной музыкой, с цветами и даже с пальмами в больших вазах. Спокойная и внимательная женщина с веселыми материнскими глазами наклонится ко мне и скажет нечто такое, что разом перенесет мою жизнь с теневой стороны на солнечную, и я обрету, наконец, мир и покой в своем доме.
Гальперина оказалась маленькой толстой жабой с холодными рыбьими глазами. А ее кабинет на Becon street — крохотной, как тюремная камера, щелью в доме, на котором висела вывеска «Office space available». В этой свежевыбеленной бетонной щели помещались только письменный стол и два стула — точно, как в кабинете какого-нибудь провинциального советского следователя 30-х годов, только без портрета Сталина или Дзержинского на стенах.
Сидя на стуле, на высокой добавочной подушечке и уперевшись в стол толстыми и дряблыми локтями, Гальперина молча рассматривала каждого посетителя неподвижным взглядом, словно очередную муху, которую предстояло заглотить.
Господи, подумал я, и вот перед этой жабой я должен сейчас совершить стриптиз? Должен рассказать, какой я деспот в семье, как я живу с женой, как по ночам меня терзает кошка величиной с пантеру и как я дошел до того, что стал биться головой о стены?
Но почему — ей? Ведь она даже не мой читатель, она не прочла ни одной моей книги — врачам, как и адвокатам, некогда читать книги, ведь каждый час, который они не спят, приносит им 150 долларов.
Но я преодолел в себе сопротивление жертвы. Я сказал: — Я хочу сохранить свою семью. Поэтому сначала я расскажу вам о претензиях моей жены ко мне. Чтобы вы знали обе стороны медали. Моя жена считает, что я псих и алкоголик. Что я не уделяю ей внимания, не развлекаю ее и не помогаю ей состояться как творческой личности. В России она была известной актрисой, но в Америке нет русских театров, а она не хочет менять профессию. А когда я говорю, что для ее же спасения ей нужно хоть где-то работать, она отвечает: но ты же не стал страховым агентом. Так как же спасти семью! Если вы скажете, что я шизофреник, — я готов пройти любой курс лечения, потому что я не могу уйти от дочки, которую назвал в честь своей матери!
И я еще долго рассказываю ей про свою семейную жизнь и про то, как вчера с разбегу стукнулся головой о стену. А нормальному человеку, как я понимаю, такое делать не свойственно.
— Это верно, — сказала Гальперина. — Но вы не шизофреник. Просто ваша жена ревнует вас к вашим успехам. Там, в России, она была известной актрисой, а здесь? Но никто из нас не умеет винить себя в поражении, мы всегда считаем себя чьими-то жертвами. Она у вас — жертва эмиграции, а вы — ее жертва, потому что больше ей не на ком отыграться. Пришлите ее ко мне, я поговорю с ней.
Но Лиза к ней, конечно, не поехала. Это было ниже ее достоинства.
Семейное счастье, которое я хотел купить за 150 долларов, не состоялось.
Теперь в хвосте советского самолета «Ил-52» американская журналистка Дайана Тростер разлила по бумажным стаканчикам бренди из тонкой металлической фляжки Роберта Макгроу и сказала мне:
— Теперь отвечаю на ваш вопрос. Я замужем шестнадцать лет. И скажу вам откровенно: я понятия не имею, что такое семейное счастье и есть ли оно вообще. Но я знаю одну притчу. Жили-были два дикобраза — он и она. Они полюбили друг друга и летом сыграли свадьбу. Но пришла зима, все накрыло снегом, подули морозные ветры. И они решили согреть друг друга собственным телом. Но чем больше они прижимались друг к другу, тем сильней и глубже они ранили друг друга своими иголками. Так вот, говорят, что семейное счастье зависит от того, насколько правильно муж и жена выбирают дистанцию между собой. Хочешь еще бренди?
25
УХОДЯ ИЗ КВАРТИРЫ, ВЫКЛЮЧАЙТЕ ЭЛЕКТРОПРИБОРЫ ИЗ ЭЛЕКТРОСЕТИ — гигантские буквы этого транспаранта открывали панораму Ленинграда при въезде в город со стороны аэропорта.
Сидя в автобусе, я переводил соседям вывески ленинградских магазинов и плакаты «КПСС — партия мира!» и «Перестройка и гласность — путь к социализму!». Стометровый транспарант «ВЫКЛЮЧАЙТЕ ЭЛЕКТРОПРИБОРЫ» американцы не поняли, пришлось долго объяснять, что в СССР даже выключенные телевизоры часто взрываются. Старушка Огилви старательно пыталась выговаривать за мной эти странные русские слова: «Продмаг», «Прием посуды», «Соцстрах» и «Ленинград-город-герой». А потом вдруг вытащила из сумочки какую-то брошюру и сказала:
— Знаете, Вадим, мы с мужем хотим просить вашей помощи. Посмотрите эту брошюру. Это о нашем колледже. Видите, здесь написано, что наш колледж — самый старый в США. Он основан британским королем Вильямом и королевой Марией, и вот, вы видите, у нас есть две копии их королевского указа от 1693 года об открытии нашего колледжа. То есть совершенно ясно, что наш колледж — первый в Америке. Но пока мы не найдем оригинал королевского указа, мы не можем официально именоваться «Первым американским королевским колледжем», вы понимаете?
Вертя в руках брошюру, я кивнул, хотя совершенно не понимал, какое это имеет ко мне отношение.
— Well, — продолжала маленькая миссис Огилви, проводив взглядом темную махину Исаакиевского собора и разбегающиеся от него ленинградские улицы. — Этот город похож на Амстердам. Вы были в Амстердаме?
— Да, — ответил я и вернул ей брошюру.
— Подождите, — сказала она. — Единственно, почему мы с мужем приехали в Россию, — это оригинал указа британского короля.
