— Лариса, я не ем шпроты, — сказал мельком. Тут ее руки замерли над открытой уже банкой, а потом она повернулась ко мне, и в ее глазах я увидел слезы.
— Сволочь ты, Вадим! — сказала она — Это же последняя банка шпрот во всей Москве! Я за нее три кило сахара отдала!
Я встал, подошел к ней и обнял за плечи.
— Ларочка, извини, пожалуйста!
А она вдруг уткнулась мне лицом в плечо и всхлипнула:
— Прости! Мы тут озверели совсем из-за этих продуктов…
— Детка, — сказал я ей. — Ты знаешь, зачем я приехал в Москву? Угадай!
— Найти свою Аню, — ответила она, вытирая слезы с лица.
— Нет. Узнать у тебя секрет семейного счастья.
41
Это была моя пятая бессонная ночь в Москве. Хотя я проглотил таблетку снотворного и выпил почти пол-литра водки, сна не было ни в одном глазу. Hи сна, ни опьянения. Проворочавшись с час в постели на диване, я встал, оделся и закурил у открытого в московскую ночь окна. Через несколько часов мне предстояла встреча с Бочаровым и, возможно, с Ельциным — встреча, которую мне сосватала Марина Князева. О чем же говорить с ними? В этой стране все твердят о гражданской войне но, кажется, только армия готовится к этой войне всерьез.
В темной гостиной громко тикали часы-ходики, а за окном по Мосфильмовской улице прошли поливальные машины. Дальше в черноте теплой августовской ночи я не то видел, не то угадывал памятью высокие дома Ломоносовского проспекта, Воробьевых гор и открывающуюся с них панораму ночной Москвы…
… Тогда была тоже теплая августовская ночь. Мы поехали на такси до Второй Кабельной, вышли у дома номер 28, поднялись по лестнице на второй этаж, и Аня своим ключом открыла квартиру номер 6. В квартире ярко горел свет, Аня крикнула из прихожей:
— Мама! Вот твой любимый Вадим!
Но никто не ответил.
Мы удивленно шагнули в гостиную. Там посреди комнаты стоял стол, накрытый крахмальной белой скатертью, на столе — ваза с цветами, бутылка шампанского, блюдо с пирожными «эклер» и высокие хрустальные бокалы. К шампанскому была приставлена записка:
«Дети, я ушла ночевать к подруге. желаю вам самой лучшей ночи и Вадиму счастливого пути. Анечка, еще раз: с днем рождения. постельное белье в кровати свежее. обнимаю вас, мама».
Мы прочли записку и переглянулись. В глазах у Ани были испуг и вопрос. Мне кажется, то была первая в нашем романе ночь, когда мы любили друг друга. Не занимались сексом и даже не делали любовь, как говорят в Америке, а — любили. Под утро, лежа своей шелковой головой на моем плече, Аня сказала:
— Самое ужасное, что ты мне снился всю последнюю неделю. Как будто ты нищий и больной валяешься в Нью-Йорке на Бродвее. И когда ты пришел с цветами и сказал, что уезжаешь… у меня сердце упало. Я молча гладил ее по голове. Мне хотелось плакать от жалости к самому себе. Почему-то и мне в те дни казалось, что в Америке со мной случится что-то ужасное. По ночам мне снилось, что я, безработный, вербуюсь на рубку сахарного тростника на Кубе. И там, на кубинских сахарных плантациях, буду, сдыхая от ностальгии, слушать московскую радиостанцию «Голос Родины»…
… Легкие шаги босых ног послышались у меня за спиной. Я оглянулся. Лариса — в одном халате — вышла из спальни, подошла ко мне и взяла сигарету из пачки, которая лежала на подоконнике.
— Ты что не спишь? — сказала она.
Прикуривая, я пожал плечами.
— Ты видел Анну? — спросила она. — Я не могу ее найти.
— Может, она тоже уехала? Ведь ее муж еврей. Сейчас все бегут из этой страны.
Это было новым и неожиданным для меня поворотом — за все эти дни я ни разу не подумал, что ведь и Аня могла эмигрировать. Но если бы она эмигрировала, неужели бы она не нашла меня, не дала знать, где она и что с ней?
— А вы не собираетесь? — сказал я Ларисе. — Твой муж тоже еврей. Он сказал, что у вас в почтовом ящике была листовка «Памяти» насчет погрома.
— Нет, мы не уедем. Ты же знаешь Михаила — он будет сидеть здесь до тех пор, пока они дают ему возможность держать в руках кинопленку. А все остальное ему просто до лампочки. Чаю согреть?
— Нет, спасибо…
— Уже светает.
— Да. Так что ты мне скажешь?
— О чем?
— О секрете семейного счастья.
— Да перестань, Вадим! — отмахнулась она.
— Ты знаешь, что я разошелся с женой?
— Да, Миша мне сказал. Сколько вы прожили?
— Много, Лара. В эмиграции семейную жизнь нужно считать, как в лагере строгого режима, — год за три.
— Я не знаю, что тебе сказать, Вадя. Ты ведь помнишь, что у нас было на Урале. Эта женщина, КГБ… Ho… Hаверно, я его просто люблю, вот и весь секрет! — она нервно загасила свою сигарету и сказала: — Пошли чай пить! Расскажешь мне про дочку. У тебя есть ее фото?
Часть шестая
42
Все входы в гостиницу «Москва» были перекрыты милицией — в эти дни в гостинице жили только депутаты Верховного Совета. Возле гостиничных подъездов стояли толпы избирателей с плакатами и петициями в руках, многие названивали депутатам из телефонов-автоматов:
— Я приехал из Костромы! Второй год продолжается безобразие с детскими садами…
— Мэня уволили за пэравду! Солиев моя фамим, Мирза-Ахмед, из Таджикистана. Я всю жизнь разоблачал этих негодяев, как настоящий коммунист, а мэня уволили! И они пырадалжают бырат визятки! …
— Мы из Соликамска от имени всех женщин! Наш химкомбинат так отравляет атмосферу — дети мрут в детских садах…
Михаил Бочаров — худощавый, 48-летнии мужчина с острыми глазами, с быстрой умной улыбкой на лице и с красным депутатским значком на пиджаке — встретил меня у входа и сказал постовому милиционеру:
— Это ко мне.
— Пожалуйста, — вежливо сказал милиционер — Только документики надо, в книгу записать.
Я протянул водительские права штата Массачуссет.
— А по-русски у вас ничего нет? — спросил он.
— Нет, — сказал я и не удержался от иронии: — По-русски уже не держим. Но тут довольно ясно: 'Р' это русское 'П', 'L' это 'Л', 'О' это 'О' и так далее…
Старательно перерисовав мою фамилию большую конторскую книгу, милиционер сказал:
— Проходите.
И вот я сижу на шестом этаже, в гостиной номера-люкс, где у Бочарова штаб-квартира, почти как у американского сенатора — два помощника, стол для заседаний, постоянно трезвонящий телефон, а за окном — вид на утреннюю Москву.
— В нашей межрегиональной группе депутатов руководство коллективное: Сахаров, Афанасьев, Ельцин, Попов и Пальм. А я вхожу в координационный совет, в этом совете 20 человек… — сыплет короткими фразами Бочаров, и я почти физически чувствую, как он весь заряжен энергией на целый день работы. Сейчас, с утра, избыток этой энергии так и прет из него, как из Майкла Тайсона перед боем.
Но я тоже заряжен какой-то непонятной энергией, которая вот уже шесть суток носит меня по Москве
