бар и там продолжим.
— Но у вас уже больше, чем две минуты…
— Неважно! Это я так сказал, на всякий случай. Потому что многие эмигранты, когда дают нам интервью, начинают юлить и заигрывать с властью. Я думал, что вы будете делать то же самое. Вас не поражает, что вы говорите все это — в Москве?
— Еще как поражает! Я сам не знаю, с чего я вдруг стал такой смелый. Я смертельно боялся ехать в Россию, и вообще я человек тихий. А тут как с цепи сорвался…
Мы спустились вниз, в тот самый валютный бар, где я два дня назад танцевал с Марией. Бар был еще закрыт, у двери стоял швейцар. Игорь показал ему свое удостоверение телеоператора и сказал, что хочет снять меня в баре. Нас пропустили. Я подошел к стойке и заказал бармену рюмку водки, Игорь нацелил на меня камеру, спросил:
— Так все-таки, какие у вас, как у писателя, ощущения и прогнозы. Что нас ждет в будущем?
— Ой! — сказал я. — Мои прогнозы не дай Бог, чтоб сбылись! Я люблю эту страну — я прожил здесь сорок лет! И я любил русских женщин, очень любил, поверьте! И я знаю Россию — мне было 25 лет, когда я пешком прошел вдоль всей Волги. А потом, как киношник и журналист, я объездил ее всю — от Заполярья до Средней Азии. Так что поверьте: я желаю этой стране только добра! Но, к сожалению, прогнозы у меня мрачные. Коррумпированный строй не может сам себя ликвидировать или добровольно уйти в отставку. Силы, которые заинтересованы в сохранении системы, могут спровоцировать следующую рабочую забастовку на кровь. И тогда, как в моем романе, вмешается армия и начнется не просто политический Карабах, который уже частично идет, а настоящий Ливан.
— Вы прожили на Западе десять лет. И вы говорите, что знаете наш народ. Скажите, чем отличается душа русского человека от души американца?
Тут я вскипел и, забыв свой писательско-ироничный тон, воскликнул:
— Знаете чем? Вот этой манией вашей и, в прошлом — моей: обязательно найти хоть что-то, в чем ты лучше другого народа! Да, русский народ прекрасен! Одно только то, что он готов амнистировать коммунистов, — уже выше всех ожиданий. Только, ради Бога, не ищите, в чем вы лучше других. Не надо кричать, что русский народ — богоносец и пример всему миру! Хватит! Русский народ прекрасен, но и другие народы не хуже! А то мы уезжаем на Запад с сознанием превосходства, а там смотрим на себя в зеркало и видим, что мы духовные калеки!
— А вы могли бы вернуться сюда? Я имею в виду — насовсем? — сказал Игорь.
Но я не успел ответить — издали, из глубины зала, от входной двери к нам бежали трое высоких и широкоплечих молодых гэбистов и еще один — пожилой и толстый.
— Прекратить снимать! — кричали они на бегу. — Немедленно прекратить!
Игорь повернулся к ним вместе с камерой. Они набежали на него, окружили:
— Кто такой? Что вы тут снимаете?
Игорь показал им свое удостоверение оператора TV, не выпуская его из руки. Второй рукой он держал на бедре камеру.
— А где разрешение на съемку?
— Я спросил разрешение у швейцара, он нас пустил.
— Ничего он не спрашивал! — стал тут же нашептывать молодым пожилой и толстый, он был, наверно, администратором валютного бара. — Просто вошел и стал снимать вот этого американца. Без разрешения.
— Нас впустил швейцар, — сказал Игорь.
— Мы не про швейцара! Где официальное разрешение на съемку? — сказали гэбисты.
Они были удивительно похожи на того спортсмена, который отбил у пацанов-воришек сумку Мичико Катояма.
— У него камера включена, — снова зашептал им пожилой и толстый. Не только серые глазки, но даже угри на его мясистых щеках лоснилось угодливым подхалимажем.
— Что?!! — заорали молодые гэбисты, увидев, что Игорь не выключил камеру и снимает с бедра. — Выключи камеру, падло! Выключи, а то сломаю! — и стали тянуть руки к камере, закрывая объектив.
Но Игорь уворачивался и не выключал камеру. Я восхитился: этот парень снимал резню в Нагорном Карабахе и катастрофу в Армении — его не так-то легко было заставить выключить камеру.
— Ax ты гад!! — один из гэбистов схватил Игоря за pуку, заломил ее за спину, а второй стал вырывать камеру. Но Игорь сопротивлялся и выворачивался, говоря: — Камеру не дам! Хоть убейте, не дам!
— Отдашь, сволочь!…
— Ребята! — вмешался я, с ужасом думая, что только этого конфликта с КГБ мне не хватало при моем нелегальном пребывании в Москве. — Ребята, ну что вы, ей-Богу! Вы же с ним из одного поколения — вам по двадцать пять и ему столько же. Неужели опять, как в двадцатые годы, — брат на брата? Мало ваш народ потерял за эти семьдесят лет?
Но не столько эта идиотская проповедь, сколько мой чистый русский язык ошеломил их на мгновение, они выпустили Игоря, повернулись ко мне:
— А вы кто?
— Я американский журналист, — я ткнул пальцем в свою импортную бирку на лацкане пиджака. — Из международной ассоциации журналистов. Подумайте, что я напишу в свою газету? Зачем вам тот позор? Ну, нельзя снимать — мы уйдем. Мы же не знали.
— Пусть он выключит камеру! — сказали мне гэбисты и снова гаркнули Игорю: — Выключи камеру, ты!
— Не выключу! — упрямо сказал Игорь. — У нас демократия и гласность!
— Ах ты сука! — они схватили Игоря за плечи и пинками в спину буквально вышвырнули из бара в вестибюль. А потом вернулись ко мне и сказали: — Нас не касается, что вы там напишете! У вас нет разрешения на съемку, а он снимает!
— Но это же не военный объект, — сказал я примиренчески, с тайной мыслью дать Игорю время смыться из гостиницы и унести пленку с моим интервью подальше от КГБ.
— Неважно! У нас инструкция! Телевидение должно заранее прислать письмо, получить разрешение, а тогда снимай сколько хочешь!
— И вообще, это валютный бар, надо за вход платить десять долларов. А вы не заплатили, а заказали водку! — сказал мне толстый администратор.
— Ладно, — сказал я молодым, считая, что Игорь уже уехал и теперь пора и мне уносить ноги. — Я могу идти?
— Пожалуйста, мы вас не задерживаем.
Я пошел к выходу из бара, не веря, что спасся, и сдерживая себя, чтобы не побежать.
Но когда я вышел (а следом за мной — трое молодых гэбистов и пожилой администратор), я вдруг увидел Игоря. Он стоял напротив выхода из бара, держа включенную камеру и буквально выстрелил в меня вопросом:
— Господин Плоткин, как вы прокомментируете то, что только что произошло?
Я оглянулся. И за моей спиной, буквально в пяти шагах, стояли три сотрудника госбезопасности — молодые, рослые, с развернутыми плечами. Наверняка те самые «новые молодые специалисты», которые, как сказал в АПН генерал Быков, «обновляют сейчас личный состав КГБ». Рядом с ними суетился толстый администратор бара. А прямо передо мной, на расстоянии одного метра, был объектив телекамеры, то есть вся советская аудитория. Интервью продолжалось!
И уже не думая ни о Шестом американском флоте, ни о камерах лефортовской тюряги, я вдруг с ужасом услышал, что говорю с улыбкой:
— Ох, что вам сказать? Теперь я вижу, что вернулся на Родину. Силы, о которых мы с вами говорили, — вот они. — И я даже показал на гэбистов. — Вот такие ребята, по инструкции сверху, будут провоцировать следующую шахтерскую забастовку на кровь и беспорядки, чтобы можно было ввести военное положение и установить новую диктатуру…
Господи, что тут началось!
Гэбисты, белые от бешенства, бросились опять к Игорю, стали рвать у него из рук камеру. А он, не выключая камеры, снова бился в их железных руках, крича: «Не отдам! Убейте, не отдам!». А я причитал
