— Нет, конечно! Это же ВЦСПС, профсоюзное стойло! — отмахнулась она презрительно. — А что, у тебя там дама сердца? Я тебе дам машину, езжай!
— Я могу и на такси. Но духа не хватает… — признался я.
— Глупости! — решительно отрезала Марина и сняла трубку внутреннего телефона: — Алло, Жанна? У тебя есть «Чайка»? Нет, «рафик» мне не годится! Мне нужна черная «Чайка» для представительства. Нет, ненадолго — только до издательства «Комета» и там подождать пятнадцать минут. Жанночка, клянусь, это очень важно! Да! Спасибо, дорогая! Я выписываю заявку…
Она положила трубку, быстро написала что-то на маленьком бланке-заявке и протянула мне:
— Бегом вниз, к диспетчеру. Получишь черную «Чайку». И советую тебе везти твою любовь только в ресторан Хаммеровского центра.
— Фея! — сказал я и поцеловал ее в щеку, — Можно еще один вопрос?
— Ну…
— Зачем тебе секретарша, если ты все делаешь сама?
38
Мне понадобилось проехать половину Садового кольца, чтобы понять всю пошлость того, что сейчас случится. После десяти с лишним лет разлуки приехать к любимой женщине в черном правительственном лимузине! Мудак! Когда-то, лет пятнадцать назад, киностудия «Мосфильм» сделала фильм о Королеве, создателе советской космонавтики. При этом авторы стыдливо «опустили» тот факт, что при Сталине Королев сидел в тюрьме, но зато роскошно показали, как он после десятилетней разлуки с женой приезжает к ней точно в такой же правительственной «Чайке» и по дороге прямо из машины разговариваете министрами по радиотелефону. Это был финал и апофеоз фильма, но от такого апофеоза хотелось блевать.
Не доезжая улицы Горького, я постучал шоферу и попросил остановиться. Он прижался к тротуару, я вышел и дальше пошел пешком. В 16.20 я был у «Кометы», а точнее — у того же киоска «Соки-Воды», где я пил воду ровно одиннадцать лет назад. Но теперь этот киоск был не то кооперативным, не то частным — тут продавали не воду, а только соки и кофе. И волнуясь точно так, как одиннадцать лет назад — нет! даже больше! — я перед тем, как открыть дверь издательства, отстоял пару минут в очереди к киоску и выпил стакан своего любимого сока шиповника. Черт возьми, подумал я, наконец-то я нашел что-то, чего нет в Америке, — сок шиповника!
Конечно, продавщица дала мне этот сок в том же граненом стакане, из которого до меня пили сотни прохожих. Но, как сказала мне наша гидша Оля, «Вадим, вы же наш человек!»…
Вернув продавщице стакан, я подошел к «Комете», набрал полные легкие воздуха и толкнул дверь. За дверью не оказалось никакого вахтера, а слева от его бывшего места не было дерматиновой двери. Теперь там начинался коридор, и почему-то он показался мне значительно короче, чем тогда, в 1978 году. И нигде не гремели пишмашинки, не звенели телефоны. Тихо. Я миновал несколько кабинетов, помня, что Анин кабинет — вон тот, в самом конце. Но на двери того кабинета была табличка «СЕРЕГИНА И.И.», а за дверью сидела пышная брюнетка лет тридцати и красила себе ногти.
— Вам кого? — спросила она.
— Муравину Анну Павловну.
— Кого? Кого? — Анну Павловну. Муравйну.
— У нас таких нет.
— Да? — я растерялся. — Это «Комета»?
— Конечно, — она подула на крашеные ногти правой руки.
— А вы тут давно?
— Работаю? Три года… — И вдруг крикнула на весь коридор: — Женя-а-а!
— А-а? — отозвалось из другого конца.
— Ты у себя?
— Да!
— Идите к Усольцевой, — сказала мне брюнета. — По коридору пятая дверь справа. Она тут старше всех. Bы из Америки или из Канады?
— Из Америки, — сказал я, вспомнив, что на лацкане моего пиджака все еще болтается бирка INTERNATIOTAL PRESS.
Усольцева, крашеная блондинка лет под сорок, красила не ногти, а ресницы, поплевывая в почти пустую коробочку с польской тушью и глядя в карманное зеркальце. «Перестройка в действии», — подумал я про эту напряженную творческую работу всего коллектива издательства, но вдруг сказал совершенно иное.
— Здравствуйте! — сказал я тем развязным тоном московского киношника, который в России всегда выручал меня в трудных ситуациях. — Подождите! Не надо мучиться! Меня как раз послали к вам из небесной базы косметики и парфюмерии! Прошу вас! — и я вытащил из своей заплечной сумки очередную трехдолларовую коробочку косметики.
— Так! Интересно! — улыбнулась Усольцева, — Садитесь! Чем могу быть полезна?
— В семьдесят восьмом году здесь работала Анна Павловна Муравина. Помогите найти, пожалуйста!
— Муравина? Анна Павловна? — Усольцева покачала головой. — Нет, не знаю. Вы уверены, что она здесь работала?
— Да. Вот в том кабинете. И тогда же здесь работал ее муж, он был тут директором, его звали Матвей. А фамилии я не знаю.
— Я здесь пять лет, но никакого Матвея и никакой Анны у нас нет и не было, — Усольцева сняла телефонную трубку, набрала номер на круглом диске. — Алло? Вика? Это Женя Усольцева из «Кометы». Ты не можешь посмотреть — у нас в семьдесят восьмом работала Муравина Анна Павловна? Что? А ты сама-то с какого там года? С восемьдесят четвертого? Черт! А у тебя есть кто-нибудь, кто до тебя работал? А директор по имени Матвей тут был? Ну, извини. Пока, — она положила трубку и огорченно развела руками: — Это наш отдел кадров в ВЦСПС. Они держат архив только пять лет, а потом сжигают. У кого бы еще спросить? — и вдруг постучала кулаком в стенку за своим креслом: — Мила! Поди сюда! Мила-а!
— Иду! — донеслось из-за стенки, и спустя несколько секунд в двери возникла высокая шатенка с животом десятого месяца беременности. — Чиво? — сказала она, жуя пирог с капустой и держа под мышкой какой-то пакет.
— Ты кого-нибудь знаешь, кто тут в семьдесят восьмом работал? — спросила у нее Усольцева.
— Не-а. А чего? — сказала беременная.
— Да вот человек ищет Муравину Анну Павловну. Вроде она тут работала.
— Не знаю, — сказала беременная, скользнула по мне воловьими глазами и спросила у Усольцевой. — Ты это… Tы масло на гречку будешь менять?
Через минуту я вышел из «Кометы», испытывая почти облегчение. Я выполнил долг перед своей совестью: я побывал везде, где мог найти Аню. И теперь она останется такой, какой она стояла тогда в двери болшевского коттеджа — юной, в радужно-солнечном окаеме, с мороженым-эскимо в руке. Она останется такой навсегда. В моей памяти.
39
В 17.00 я перешагнул порог следственной части Прокуратуры СССР. Конечно, сразу за парадной дверью тут было бюро пропусков. За окошком сидел молодой младший лейтенант милиции. Рядом с милиционером прохаживался по вестибюлю высокий круглолицый брюнет с темной бородкой и в поношенном сером костюме. Я назвался, и брюнет тут же сказал дежурному лейтенанту:
— Товарищ ко мне.
Через одиннадцать лет меня снова называли «товарищем». И где — в Прокуратуре СССР! Брюнет — ему было лет 35, не больше — протянул мне руку:
— Николай Иванов.
— Так вот вы какой! — сказал я и с любопытством уставился на этого знаменитого в СССР следователя — соратника Тельмана Гдаяна. А он провел меня в узкую кабину лифта и медлительный лифт поднял нас на четвертый этаж. И тут же нам в лицо ударил жуткий, нокаутирующий запах ацетона и еще какой-то ядовитой гадости.
Иванов быстро открыл дверцу лифта, сказал мне «Прыгайте!» и первым прыгнул из лифта через полосу
