не только из долга гостеприимства, всеми христианами чтимого, но из потребности не околеть от скуки, раз уж велено мне оставаться здесь.
Я понял – парня не пустили на войну.
– Вечером найду вас, пан Адам. Имею надежду, что спутники ваши пребывают в здравии добром, равно как панна, что из неволи турецкой выбегла.
Укол! Да еще какой! Сидит себе в сарае школяр в очках, ничего не видит, ничего не слышит. А вокруг – ни сторожи, ни караулов…
– Сейчас у нас в посаде места на всех хватит. Дивное дело – крамари иудейские еще зимой за море подались, так что и торговать некому. Слыхать, мессия у нехристей этих объявился!
Мессия? Что-то очень знакомое!
– Шабтай Цеви из Смирны, – я поглядел ему прямо в стеклышки окуляр.
И мы не одним лыком шиты!
– Так… И не только отсюда выбегли, но из городов польских, немецких и даже свейских. Вроде бы идут они в град Иерусалим, потому как свету конец настает.
Он не шутил, да и мне стало не до шуток. Не нам ведать сроки, но чем-то история эта не нравилась мне с самого начала.
…И ты Смирна, град османский, ничем не меньше воеводств Иудиных…
Я уже повернулся к двери, когда сзади послышалось негромкое:
– Вспомнил!
Я обернулся – пан школяр улыбался, словно и вправду решил мудреную задачку на исчисление дробей.
– Принцем Молдова считать должно покойного владыку Петра, прозывавшегося Могилой, поелику и он из рода володарей Ясских.
…Бетельгейзе – принц Краков, Ригель – принц Молдова.
Его мосць Станислав Конецпольский, гетьман коронный, и Петро Могила, митрополит Киевский.
Имя звезды Капеллы я угадал сам. Регус Ваза – Его Королевская Милость Владислав Ваза, покойный государь Полонии и Литвы.
4
Вначале я увидел пыль. То есть не увидел – почувствовал, вдохнул, поперхнулся…
– Вали! Вали немца! Покотом, покотом!
Пыль!
Я отступил на шаг, уперся спиной в теплые доски куриня. Там, за клубящейся завесой, что-то падало, каталось по земле, хрипело, булькало.
– Покотом! Вали немца! Нем-ца! Нем-ца! Нем! Ца!
Знакомых немцев у меня отродясь не было, даже в коллегиуме, но странное предчувствие заставило зажмуриться, надвинуть шляпу на брови и…
– А-а-а-ах! Ай, немец, ай, силен пан латинщик!
…нырнуть прямо в душное облако. Чувствовал я, чувствовал, и шевалье чувствовал, недаром все о засаде толковал!
Шевалье дю Бартас, голый по пояс, гордо выпятив серую от пыли бородку, возвышался над поверженным усачом. Тот лежал на лопатках, по уши утонув в серой пыли. Голая пятка пикардийца упиралась противнику в грудь.
Зрители – десятка два чубатых и усатых, качали головами, оживленно обсуждая только что виденное.
– Ой, кинул Мытряя немец! Ой, кинул! Ой, все печенки отбил! Ой, весело ж, панове, было!
Босая пятка чуть приподнялась, и Мытряй резво пополз в пыли, оставляя за собой глубокую борозду.
– Ну, чего, хлопцы, товарищи войсковые! – широкоплечий черноусый крепыш неторопливо шагнул вперед, расстегивая сорочку. – Или никто из вас немца не свалит? Неужто мне, отаману старому, самому доведется?
Товарищи войсковые потупились, не спеша с ответом. Дю Бартас небрежным движением отряхнул пыль и, повернувшись ко мне, подмигнул.
Я облегченно вздохнул. Без засады не обошлось, но славный шевалье и сам справился.
Или нет?
– Не спеши, батька Ладыжник! – худой костлявый усач одним движением сорвал с плеч рубаху, ударил босой пяткой в пыль. – Мы и сами немчуру сопаткой в землю ткнем! Ну, че, Бартасенко, или как тебя там? Становись, цап бородатый!
– Любо! Любо! – прогремел слитный хор. – Давай, Дух, свали, свали немца!
Шевалье дернул бородкой, смерил костлявого Духа пренебрежительным взором.
– Казак ла рюс – хомьяк э трус!
