Я только ахнул – когда выучить успел? Ну, шевалье!
– Ух, немчура!
Взбешенный Дух зарычал, широко развел худые жилистые руки…
Начали!
– А-а-а-а-ах!
Рот раскрылся сам собой, но меня не хватило даже на «а-а-ах!»
Как начали – так и кончили. Только мелькнули в воздухе грязные пятки, только ткнулись острые лопатки в пыль…
– Хлопцы! Панове-товарищи! Так что ж это деется? Духа! Духа завалил!
Дю Бартас удовлетворенно огладил бородку, поглядел на костлявое тело, неподвижно лежавшее на земле, нехотя приподнял ногу, подержал на весу – и опустил.
– Брезгует! – прокомментировал кто-то. – Пышный немец!
Дух вставал медленно, нехотя, стараясь не смотреть на мрачных усачей.
– Ну, самому доведется! – чернявый крепыш с треском разорвал сорочку, не глядя, кинул ее оземь. – Эх, вы, бабы!
– Так батька Ладыжник! – обиженно отозвались «бабы». – Немец-то хитрый! Крученый немец!
Теперь они стояли друг против друга – дю Бартас с бородкой-пистолетом, нацеленной прямо в грудь сопернику, и мрачный батько Ладыжник, глядевший не на пикардийца, а куда-то под ноги.
– Гаплык немцу! – вздохнул кто-то. – Ой, жалко пана латина, ой, жалко! Где ж мы его, сердечного, хоронить-то будем?
Шутки кончились, и я пожалел, что вовремя не вмешался. Теперь уже поздно, пикадоры на арене, бандерильи впились в мясо, мулета развернута…
Торро!
…Схватились, замерли, дрогнули…
Рывок! Шевалье ныряет в пыль, падает боком, вскакивает, снова бросается вперед.
Торро!
…Сцепились, застыли, ручищи пана казака впились в плечи дю Бартаса, или в бока, или в локти… Не вижу – пыль, пыль, пыль!.. Сейчас он его повалит, этот батька Ладыжник, экий здоровяк, небось, постов век не соблюдает…
Бросок! Кто на земле? Кто?! Ладыжник?! Ура, шевалье!
Нет, встал! Сейчас бросится!
Бросился!
Торро!
Пыль!!!…
…Р-р-раз! Теперь уже дю Бартас на земле. Падает, встает, упирается руками, упирается в скалу, в гору, в землю, ту, что на трех китах. Атланту было легче, земля просто давила на плечи, земля не хватала его здоровенными клешнями, не поднимала в воздух, не швыряла наземь, как жабу… Неужели лопатки? Пыль, проклятая пыль!…
…А-а-а-а-а-ах!!! Эх!..
Да, это уже не Атлант! Это Антей. Оторвали бедолагу от земли…
– Батька! Батька! О-са-вул! О! Са! Вул! Не-мец! Не-мец! Бар-та-сен-ко!
Шевалье повержен, но огромная лапища Ладыжника рывком поднимает его с земли. Казарлюга что есть силы лупит пикардийца ладонью по спине.
– То-то! А вы, бабы, – это уже всем прочим, – учитесь! Может, лет через двадцать и выучитесь!
На лице у дю Бартаса столько пыли, что я даже не могу понять, расстроен ли он таким исходом. Наверно, расстроен!
– Поздравляю, дорогой друг! Вы дрались, как лев!
– Увы! – вздыхает пыль. – Сей жантильом оказался мне не по зубам! Ma foi! Что за боец! Однако же, дорогой де Гуаира, могу сказать, как и король Франциск под Павией: потеряно все, кроме чести!
– Панове зацные!
Мы оборачиваемся. Пыльные усачи теперь стоят слитной толпой. Впереди – могучий Ладыжник.
– То не желают ли панове добродии горилки выпить? После такой баталии – не во грех!
– Пан Бартасенко желает, – улыбаюсь я. – Пан Бартасенко в полном изумлении от превеликого мастерства пана отамана!
Батька Ладыжник степенно кивает.
– Отож! Да пан Бартасенко и сам – боец моцный. А не спросит ли его пан добродий: отчего это столь славный лыцарь до сих пор не в казаках?
5
