– Да, конечно, шевалье…
Почему-то вдруг стало трудно говорить по-итальянски. Хотя что может быть проще? Одни глаголы и местоимения. Он поехал, он думал, он хотел…
…Хотел вернуть. Нет, повернуть колесо, колесо Судьбы. Но поздно, персты огненные уже пишут на стене, и вероломный Ислам-Гирей смеется в лицо пленному гетьману: «И ты наш, и все добро твое наше, и Украина наша…»
Слушали молча, не перебивая. Поняли, они уже все поняли! А черная туча клубилась, опускалась все ниже на обреченный табор…
– Спросите его, друг мой, – дю Бартас вздохнул, вновь дернул ни в чем не повинную бородку. – Кто это все видел? Вы же знаете, иногда противник склонен распускать слухи…
Я перевел. Хлопец качнул головой.
– Перекажите, пане зацный, что мы все видели. Мы в секрете стояли, у Стыра. Переяславский полк, Воронкивская сотня. Пан Полегенький, старшой наш, приказал гетьмана отбить, да куда там! Татарвы – полон берег, из луков бьют, из пищалей, а наших едва три десятка…
…Гром не ударил, и молния не опалила землю у моих ног…
– Шевалье! Я сам схожу к этому сотнику и узнаю, что к чему!
– Но, мой друг!..
Мы шли по обезумевшему, кипящему ужасом табору. Потемнело, холодные капли падали на щеки, на непокрытую голову…
Человек в черном жупане стоял спиной ко мне, глядя куда-то вдаль, на исчезавшую в неверной дымке реку, уже подернутую косой сеткой ливня.
– Пане сотнику! К вам. От пана полковника Бартасенко!
Человек обернулся…
– Salve, fraterae Paolo!
…Дождь рухнул с черных небес.
Комментарии Гарсиласио де ла Риверо,
римского доктора богословия.
В этой главе отец Гуаира превзошел самого себя. Он не лжец, но поистине Отец Лжи!
Его ненависть к восставшему русинскому народу не знает границ. Я даже не буду опровергать бессмысленные рассуждения о «Вавилоне». Совершенно ясно, что Зиновий Богдан Хмельницкий, великий предводитель казаков, справедливо называемый Кромвелем Руси, думал прежде всего о благе своего страдающего народа. Союз с ханом, равно как переговоры с Высокой Портой и иными державами, были ему необходимы для получения военной помощи против польских магнатов. Нелепо и думать, что славный гетьман собирался положить Украину «на истанбульский порог». Сама жизнь отвергла эту гнусную клевету.
Вместе с тем, не любя автора, но уважая истину, должен заметить, что янычар из Силистрии было под Берестечком не семь сотен, а около пяти тысяч. Они отважно сражались и принесли большую пользу, что еще раз говорит о правильности политики гетьмана Хмельницкого.
Поразительно! Выше автор фактически оправдывает переговоры Фомы Кампанеллы с теми же турками. Отчего же для Хмельницкого делается исключение? Не потому ли, что он посмел выступить против Святейшего Престола?
Циничны и смешны рассуждения отца Гуаиры о крестьянском ополчении. Почему-то, говоря об иезуитских колониях в Америке, автор всячески подчеркивает стремление «инфлиес» и негров-рабов к свободе (хотя, еще раз подчеркну, речь идет не о свободе, а об утонченном рабстве). Чем же посполитые Украины хуже? Не тем ли, что владения семьи Горностаев находятся именно здесь?
Его отношение к нам, своим спутникам, было поистине иезуитским. Отец Гуаира накануне решающего боя (вечером 29 июня) действительно предложил нам покинуть казацкий табор. Но почему? Совершенно очевидно, что он опасался нашего активного участия в войне. Мне он прямо запретил брать оружие, угрожая моей семье и моим друзьям. Не считаю себя героем, но эти угрозы я игнорировал.
По поводу отца Азиния автор, конечно, заблуждается. Бедный регент знал только итальянский и с трудом мог выдавить из себя несколько латинских фраз. Совершенно очевидно, что отец Азиний объяснялся со своими пациентами жестами и мимикой.
Глава XV.
О том, как Его Королевская Милость осаждал табор мятежников, а также об иных событиях, большей частью весьма печальных.
Судья: Стало быть, приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Однако, подсудимый, у тебя имеется выбор: колесование или четвертование. Так что радуйся, негодник! Ты сам можешь выбрать. Итак, что тебе больше нравится? Выбирай!
Илочечонк: Ваша честь! Я бы предпочел луковую похлебку!
1
«…Но тут мне в уши стон вонзился дальный, и взгляд мой распахнулся, недвижим. „Мой сын, – сказал учитель достохвальный, – вот город Дит, и в нем заключены безрадостные люди, сонм печальный“. И я: „Учитель, вот из-за стены встают его мечети, багровея, как будто на огне раскалены“. „То вечный пламень, за оградой вея, – сказал он, – башни красит багрецом; так нижний Ад тебе открылся, рдея“… Мы внутрь вошли, не повстречав врагов, и я, чтоб ведать образ муки грешной, замкнутой между крепостных зубцов, ступив вовнутрь, кидаю взгляд поспешный и вижу лишь пустынные места, исполненные муки безутешной…»
