Ну, это уже стерпеть никак невозможно! Сейчас его будут бить! Интересно, кто? Ага! Вот и он. Тоже усы, но черные. Шаровары, красный кушак, черкеска…
Так это же Запорожец!
Ну, кажется, все в порядке! Уже лупит. Все, можно уходить!
Зрители кричали, били в ладоши, радостно ухмылялись даже литовские ландскнехты, заглянувшие на шум. Им тоже не за что любить панов зацных.
Я оглянулся. Вот сейчас в толпе мелькнет знакомая черная накидка…
– Если ты поп – сотвори чудо! Сделай так, чтобы мы встретились! Мы… Ты и я… Это неправильно, чтобы так – навсегда! Неправильно!..
– Киев. Август и сентябрь. Я буду там…
Сегодня – пятое августа. Но чудес не бывает. Особняк Дзаконне, мертвое тело на окровавленном покрывале. Лица не узнать, но я хорошо запомнил ее руки. Очень хорошо…
…И до конца дней мне не понять, КТО заглянул ко мне в гости тем вечером, чтобы подарить проклятую гитару. Тогда я почти поверил ее голосу.
Почти…
А может, Обществу служат не только живые? Может, братья уже побывали в Промежуточном мире, в обители ангелов, где нет ни прошлого, ни будущего, ни жизни, ни смерти?
А все-таки жаль, что мне не увидеть Коломбину! Я бы даже не стал расспрашивать о подарке, о том, знала ли она…
Я – не судья.
Я – подсудимый.
– Пану немцу не понравилось? Пан немец совсем не смеялся!
Я очнулся. Худая девчушка в ярком платье держала передо мной большую шляпу, полную медяков.
– Понравилось…
Тяжелая монета глухо ударилась о медь.
– Пан немец! Пан немец! – донеслось сзади. – Пан немец ошибся, пан немец кинул дукат!..
Я улыбнулся.
Софийские врата были открыты. Двое литовцев, сняв шлемы, крестились на сияющую золотом икону. В самом же храме оказалось неожиданно пусто и темно. Лики святых смотрели хмуро, погас блеск алтаря.
Служба еще не начиналась, но возле бокового входа я заметил невысокого старика в темной ризе.
– Простите… Вы… Вы священник?
Внимательный взгляд из-под седых бровей.
– Что вы хотите, сын мой?
– Отче, – заспешил я. – Мне надо заказать панихиду. Если можно, вечное поминание. За упокой души иерея Азиния, воина Августина и раба Божьего Гарсиласио.
Он вновь кивнул, подумал.
– Они католики?
– Католики, отче.
В Лавре мне отказали. Суровые старцы не желали молиться за души нечестивцев-латинов. Но в Киеве не осталось ни одного костела, ни одного ксендза.
Кроме меня, конечно…
– Вам ведомо, сын мой, что молитва за инославных…
Наши глаза встретились, и он замолчал.
– Хорошо. Напишите их имена…
Перо цеплялось за шершавую бумагу, буквы никак не желали становиться в ряд.
– Я тоже католик, отче. Я… Я могу тут помолиться? Здесь молились мои предки.
– Можете, сын мой.
Я прошел ближе к алтарю, поднял голову – и вздрогнул. Огромные черные глаза заглянули прямо в душу.
Оранта – Божья Матерь Киевская.
Нерушимая Стена.
Древняя мозаика на сером камне. Рука, благословляющая землю. И пока стоит Нерушимая Стена, быть Руси.
