Быть…
Я опустился на колени, я посмотрел Ей прямо в глаза…
…И Milagrossa Virgen Azul протянула мне руку.
Под ногами – пропасть, тонкая гитарная струна дрожит, вот-вот порвется. Но мне не страшно. С Нею – не страшно.
Даже Господь не в силах все простить. Даже ему положен предел милости.
Ему – не Ей.
Ее рука тверда, она в силах вырвать подписанный кровью договор с Врагом, снять с плеч грехи, вырвать заблудшую душу из Джудекки…
Ave, Milagrossa!
Если Ты велишь, я пойду вперед – даже по гитарной струне. Пойду туда, где мне нет места, где меня не ждут.
Пойду!
Оглядываюсь. Черный Херувим исчез, не в силах перенести Ее сияния. Прячься, свиная морда, vade retro, кем бы ты ни был – дьяволом или самим Святым Игнатием. Он святой, я – тоже. Сочтемся!
Слева – гитара, справа – Черная Книга. Струна тонка, ей не выдержать лишнего груза. Херувим велел взять гитару, и он прав. Наверно, я таким и буду на иконе – в голландском плаще и с гитарой вместо нимба. Верный признак святости, верная примета для убийц…
Ее рука протянута. Milagrossa ждет.
Я беру Черную Книгу и делаю шаг.
Струна дрожит, отзывается тихим звоном, дальним эхом асунсьонского карнавала, звоном кастаньет и хриплым голосом пейдаро.
Дрожит, выгибается.
Иду.
Ее рука тверда, и я не гляжу в бездонный провал, жадно дышащий под моими ногами. Но я уже не боюсь. Я видел Джудекку, кожа еще помнит холод вечного льда, прибежища грешных душ. Если Она велит, я готов вернуться туда, ибо с Нею исчезает страх.
Иду.
Черная Книга наливается свинцом, тянет вниз, и даже Ее рука начинает дрожать. Страшная книга, где каждая буква от эйлифа до йа налилась кровью. Кровью тех, кто уже погиб и тех, кому еще предстоит умереть. Закон Алессо Порчелли, Аль-Барзах – Промежуточный мир…
Что я могу сделать? Зачем мне этот груз? Его не вознести на вершину Кургана Грехов в Каакупе, не перенести через черную пропасть.
Они решили стать Богоборцами. А кем хочу стать я? Разве мне одному остановить Общество? Сдержать новых конкистадоров, мечтающих овладеть Грядущим, подчинить, надеть колодку на шею. Лучше все бросить, кинуть Черную Книгу в пропасть…
Я смотрю в Ее глаза. Бирюзовая Дева исчезла, передо мною снова Оранта – Нерушимая Стена. Эта земля еще жива, Джеронимо Сфорца и его присные смогли залить ее кровью, но Стена стоит, и коронное войско тоже стоит у Белой Церкви и дерется под Киевом истекающее кровью ополчение.
А если она рухнет? Черная Книга и тараканы брата Паоло – только начало. Десятки тысяч иудеев уже бредут в Палестину навстречу призраку, жадные глаза Конгрегации вот-вот заглянут в обитель ангелов…
Странно, я даже не заметил, что пропасть уже позади. Где я? В Раю?
На Ее лице нет улыбки. На ее лице – приговор.
Под ногами – знакомая лесная дорога. Узкая, неровная, точно такая, как в Гуаире или Полесье.
Ее рука указывает вперед.
Я ни о чем не прошу. Да и о чем просить изгнанному из стаи Илочечонку, последнему кнежу Горностаю, вернувшемуся на незнакомую родину? Об искуплении того страшного, что лежит на душе? О том, чтобы дело Гуаиры, дело Мора, Кампанеллы и отца Мигеля Пинто победило в этом страшном, залитом кровью мире?
Она и так это знает. Знает – и указывает мне путь, долгую дорогу на Курган Грехов. И может, с его вершины, скинув неподъемный груз вины, я увижу Новый Мир, мир счастья и свободы, ради которого я жил?
– Сын мой! Сейчас начнется служба. Вы – католик, извините.
– Да, конечно, отче…
Выходя из храма, я оглянулся. Темные глаза Оранты были суровы. Но в них была Надежда.
5
Ко мне подошли прямо за софийскими воротами. Так и знал! Все-таки не отпустили одного!
– То кнежна ждет, пан Адам! Волнуется кнежна! Сами же видите, что в городе деется!
В голосе Черной Бороды – упрек. Во взгляде – тоже. Его спутник – старый знакомый с длинными усами, держит в поводу лошадей.
