На этот раз я даже не почувствовал вкуса, словно в кувшине оказалась тибрская вода.
– Мне очень жаль, сьер де Гуаира, что эта девушка погибла. Всегда сочувствовал актерам.
Мне тоже было жаль несчастную, так неудачно сыгравшую свою последнюю роль. Подкупили? Запугали? Впрочем, роль подсадной утки не бывает удачной.
За левым ухом засмеялись. Я сделал вид, что не заметил. Интересно, зачем приходила Франческа? Ей не нужна была моя помощь, да и сочувствие, кажется, не требовалось.
Проверяла, здесь ли я? Не исчез ли, не спрятался? Ведь точильщика уже не пришлешь!
Хохот за левым ухом стал громче. Сегодня утром я поверил своим глазам. Чему верить теперь?
– Хватит!
Сьер Гарсиласио удивленно поглядел на меня, но я говорил не ему, а самому себе. Себе – и тому, хохочущему.
– Вернемся к тому, что может предложить вам Черный Херувим. Вы мне действительно нужны, сьер де Риверо. Но вначале расскажите все, что помните о краковском профессоре астрономии.
Я ждал, что он переспросит, но парень понял меня сразу. Да, неглуп!
– Хорошо! – в его глазах снова был знакомый вызов. – А взамен…
– Взамен? – восхитился я. – У вас сегодня хорошее настроение!
Его тонкие губы действительно улыбались. Или просто кривились – не разберешь.
– А мне уже нечего терять, сьер иезуит! К тому же даже Черный Херувим всегда предлагает что-то взамен. Я вам – о мессере Алессо Порчелли, вы мне – о Джордано Ноланце. Идет?
…Пожелтевший пергамент, неровный готический шрифт – и маленький ножик, чтобы выпустить каплю крови.
Кажется, мы подписали договор.
6
Я напрасно беспокоился о славном шевалье. Синьор дю Бартас оставался неотразим – даже за толстой железной решеткой, даже небритый и непохмеленный.
Как я понял, томик без обложки оказался с ним. Судя по унылым физиономиям рассевшегося по углам сброда, эта рецитация – далеко не первая. Ничего, они еще про принца Бурбона услышат!
К счастью, городская тюрьма – не монастырь Святой Минервы. Здесь можно читать сонеты, можно даже общаться с друзьями через ржавые железные прутья.
– Отлично! – улыбнулся я.
– Но дорогой де Гуаира, – поспешил заметить шевалье. – Вы, конечно, понимаете, что я не разделяю мысли этого пиита о природе королевской власти равно как о духовном сане…
Все-таки тюрьма не проходит бесследно!
– Разумеется, дорогой шевалье, – тут же согласился я. – Сей сонет хорош сам по себе… И не будем больше об этом. Рад, что вы в добром здравии.
Дю Бартас поклонился, погладил растрепанную бородку.
– Благодарю, о мой дорогой друг! Я же несказанно счастлив, что вы не оказались в узилище. Mort Dieu! Эта мысль согревает меня в этой сырой яме!
Шевалье – простая душа – даже не поинтересовался причиной такого чуда. Мне стало неловко.
– Я был у городского подесты, дорогой дю Бартас. Увы, он непреклонен. Пять лет – самое меньшее…
– Гм-м…
Я отвел взгляд, чувствуя себя достаточно паскудно. Но ведь мне нужна шпага!
– Если бы за вас мог заступиться посол Христианнейшего Короля…
Длинная рулада о «прихвостнях этого канальи Мазарини, лакея с драной задницей» сотрясла своды.
– Понимаю… Остается одно – просить заступничества у Церкви.
– Что?! – шевалье даже подпрыгнул от возмущения. – Монастырь? Вервии, четки, эти… власяницы! Vieux diable! Лучше в тюрьму!
Я невольно залюбовался славным пикардийцем.
– Можно добиться замены тюремного заключения паломничеством…
– В Иерусалим? – бородка встала дыбом. – К туркам? В Крестовый поход?
– Чуть ближе, – улыбнулся я. – В Киев. В Печерский монастырь.
– К-куда?!
