Баррикада с грохотом разлетелась, томик в желтой обложке брякнулся на скамью.
– Однако же вы один! Уж не попали ли наши спутники в рабство к здешним татарам? Не подумайте, что я был бы рад этому…
Нет, конечно. Но судя по тону, горевал бы недолго.
О татарах он уже успел прочитать у Боплана.
– И как успехи? – поинтересовался я, кивая на книгу.
– Уф-ф-ф! Дорогой де Гуаира, сей писака изрядно темнит. Я так и не понял, кто затеял нынешний мятеж – татары или казаки?
– Книга написана еще до мятежа, – пояснил я. – Мятеж затеяли казаки.
– Р-разбойники!
Его тон мне понравился, но справедливость – прежде всего.
– Но вы же сами бунтовали против Мазарини, мой друг!
– Я – бунтовал?!
Дю Бартас нахмурился и впал в долгое раздумье. Наконец вздохнул:
– Однако же, друг мой, я обнажил свою шпагу против проклятого Мазарини, этого гнусного лакея, который… Ох, выходит, я и вправду – бунтовщик?
Целых два года он воевал в армии принца Бофора. И даже не попытался задуматься.
– Не огорчайтесь, шевалье! В некоторых случаях бунт дозволяется.
– Правда? – обрадовался он. – А в каких?
Настал черед размышлять мне. Объяснить пикардийцу, что такое неотъемлемые права людей, о которых писал доктор Марианна?
– В общем, когда твой враг – изрядная сволочь. Вроде Мазарини.
– Ага! Значит, эти казаки…
Я сбросил на лавку изрядно намокший плащ. За плащом последовал «цукеркомпф».
– У одного казацкого capitano украли жену и забили насмерть сына. Он обратился к королю, но тот отказался помочь. Тогда этот capitano собрал своих друзей…
– Ну-у, тогда все понятно! Vieux diable! Мой друг, я понимаю этих казаков!
Он понимал. Я, признаться, нет.
Войны никто не хотел, и в этом – одна из ее тайн. Значит, стихия? Ураган, налетевший неведомо откуда?
Не очень я верю в стихию!
– Однако же, – задумчиво молвил дю Бартас, – ежели взбунтовались казаки, о которых так скучно пишет мессер Боплан, какое отношение ко всему этому имеют татары… Эй, куда?
Последнее относилось к красной феске, которая внезапно появилась в дверном проеме.
– Каналья! – шевалье грозно нахмурил брови, рука стиснула пистолет. – Mort Dieu! Мозги вышибу!
Феска дрогнула, подалась назад.
– Сын мой! Не поступай опрометчиво, ибо внешность обманчива бывает…
Брат Азиний, сверкая лысиной, переступил порог. Феска исчезла, зато остался весь остальной наряд: шаровары, темный каптан, подпоясанный кушаком, красные сапоги.
Турок превратился в грека.
– Счел я разумным, дети мои, перевоплотиться должным образом, в чем за скромную мзду помогли мне добрые люди.
Дю Бартас не выдержал и захохотал, рухнув на лавку. Я только вздохнул, ибо грек смотрелся немногим лучше турка.
– Надобно также разыскать мочалы, поелику греки, как заметил я, носят усы…
Тут уже рассмеялся я, но совсем не так весело, как беззаботный шевалье.
Усы из мочалы – смешно. А вот четверо чужеземцев в татарийской степи – это уже не повод для веселья. Правда, брат Манолис обещал замолвить словечко перед своими друзьями-татарами, но этого мало. За степями лежат казацкие земли, где сейчас война.
Я открыл одну из сумок и разложил перед собой все, что удалось достать в Риме и Истанбуле. Еще год назад этих бумаг вполне бы хватило для безопасного путешествия. Но этой зимой Зборовский мир нарушен, и наше появление неизбежно вызовет слишком много вопросов.
А ко всему еще – язык! Русинское наречие знал только я. И то, признаться, скверно.
В коллегиуме отцы воспитатели делали все, чтобы я не забыл родную речь. Даже подарили славянскую Библию, изданную полвека назад князем Острожским. Читать я мог, а вот разговаривать…
Не с кем было. Да и незачем.
А потом пришлось учить гуарани, причем не одно наречие, а сразу несколько. Маскои говорили иначе, чем кадувеи и гуайкура, а было еще наречие кечуа и многие другие, о которые с треском ломался язык.
